• Репеллент от капитала
• А король-то голый
• Привычка к плохому сырью
• Халявы не будет
• Нерыночная олигополия
• Задача-минимум и задача-максимум

Инвестиционная активность в нефтехимической промышленности в последний год-два нас поразила. Отрасль, которую последние десять лет частный капитал обходил своим вниманием, начала наконец-то просыпаться от глубокого сна, грозившего стать летаргическим. (таб. 1 Объем инвестиций в нефтехимию)

Казалось бы, в стране, добывающей 460 млн тонн нефти в год, просто обязаны развиваться высокие переделы с большей добавленной стоимостью — нефтепереработка и нефтехимия. Однако доля всей химической индустрии в объеме производимой промышленной продукции у нас не поднимается выше 6−7\%, в то время как в США и странах Евросоюза, использующих привозные нефть и газ, она в два-три раза выше. Да и в самой структуре продукции нашей нефтехимии конечные потребительские товары занимают весьма скромное место, а позиции России на мировом нефтехимическом рынке существенны только в части производства углеводородного сырья и отдельных видов каучуков. (Доля России в мировом производстве некоторых продуктов нефтегазохимического комплекса)

От Советского Союза нам осталось множество крупных индустриальных производств в самых разных отраслях. Вот сталелитейная отрасль, например, живет и процветает. Почему же инвестиционной активности в нефтехимии мы дождались только сейчас? Почему ее так долго обходил стороной частный капитал? Были ли тут какие-то специфические отпугивающие факторы? И есть ли у нашей нефтехимии реальные конкурентные преимущества, которые могут вывести наши компании в лидеры мирового рынка? Да и достаточно ли ей для развития полмиллиарда долларов инвестиций в год?

Репеллент от капитала

Формально конкурентных преимуществ у нас достаточно. Россия располагает колоссальными ресурсами нефтегазового сырья, у нас уровень оплаты труда, нормативные штрафы за выброс загрязняющих веществ, стоимость сырья, энерготарифы намного ниже чем, скажем, в США, Японии или ФРГ. Однако всего этого нам не хватило. Положение нашей нефтехимии в целом иначе как удручающим не назовешь: рост производства минимален, российские производители теряют позиции даже на внутреннем рынке, в отрасли масса малорентабельных и неэффективных предприятий, работающих на полностью изношенном оборудовании.

Назовем основные факторы, препятствовавшие глубокому проникновению частного капитала в нефтехимию: чрезмерная технологическая сложность отрасли, почти полное отсутствие крупных и более-менее современных производств, сильно затрудненный доступ к сырью.

Вот, например, проблема технологической сложности нефтехимии. В отличие от других отраслей она характеризуется огромным числом технологических переделов в производственной цепочке. Например, производство пластика АБС, из которого изготавливаются корпуса электронной и бытовой техники, представляет собой цепочку из семи переделов. В советский период эта система худо-бедно еще работала — под чутким плановым руководством, что исключало перебои с поставками сырья и реализацией продукции. После реформ отлаженный механизм развалился. Конечно, в мировой практике эффективно работают и значительно более сложные технологические схемы, причем работают в условиях не плановой, а рыночной экономики. Но даже и за 15 лет конкурентоспособную нефтехимию в России создать не удалось. Обычно каждый узел в этой технологической цепи — отдельный завод со своими собственниками и не связанными друг с другом интересами, продажами, маркетингом и стратегическими планами. На выстраивание же эффективной цепочки ни у одной российской компании до сих пор не хватало ни денег, ни времени, ни таланта.

Постоянная головная боль нефтехимиков — это транспортировка большинства полупродуктов, для этого необходимы либо трубопроводы, либо цистерны. Цистерны, как правило, нужны специализированные, а они дороги; пополнением их парка почти не занимались. Оказалось, что по всей России цистерн для перевозки этилена всего два десятка. Недостаток трубопроводного транспорта — полная зависимость поставщиков и потребителей друг от друга. России же в наследство достались советские территориально-производственные комплексы, где, как известно, не было ничего лишнего и производитель, а подчас и потребитель, был только один. Это идеальная почва для ценового шантажа, передела собственности и как следствие — недозагрузки мощностей и снижения рентабельности нефтехимического бизнеса. Что и происходит. Например, продолжается конфликт вокруг этанопровода из Оренбурга в Казань: у принадлежащего «Газпрому» завода «Оренбурггазпром» есть свои планы переработки сырья (этана), поэтому «Казаньоргсинтез», владеющий мощностями по пиролизу этана на другом конце трубы, рискует остаться без сырья, если не договорится о закупочных ценах с «Газпромом».

Выстроить весь производственный цикл в рамках одного предприятия пытались еще в СССР. В рамках рыночной экономики любой такой эксперимент грозил бы провалом, ведь бизнес заводов-гигантов крайне негибкий по отношению к спросу на отдельные продукты. Например, если вдруг на рынке вырос спрос на полиэтилен, то для увеличения производства необходимо направлять в пиролизные печи больше углеводородного сырья, а значит, получить больше побочных продуктов (таких как пропилен, бензол и др.), которые при данной конъюнктуре выпускать в больших количествах было бы нежелательно. К тому же чрезмерная концентрация производства на одной площадке — это и больший экологический риск, и потребность в более развитой инфраструктуре, и — что самое главное — большие затраты, причем затраты единовременные (строить надо все вместе, иначе подобный комплекс просто не будет работать).

Если нельзя все свалить в кучу на одном предприятии, то, может, разумно интегрировать предприятия в единый холдинг, отдельные узлы-заводы которого принадлежали бы одним и тем же собственникам? Разумная идеология. Ее и пытались реализовать те же «Сибур» и «ЛУКойл-Нефтехим». Однако пока они еще весьма далеки от искомого результата.

А что же на Западе? Как там решали эти проблемы? Нефтехимия любой промышленно развитой страны мира тоже разделена на множество предприятий и обременена разными собственниками. Весь этот конгломерат компаний может нормально работать только как единый комплекс, ведь глупо инвестировать в производство шин, если придется работать на плохом каучуке, так же как глупо начинать производство полиэтилена, если придется потреблять слишком дорогой этилен. Мировая практика привела к глубокой интеграции нефтехимических компаний на основе заключенных долгосрочных договоров и к созданию совместных предприятий.

При этом жизнеспособными оказались две группы компаний: одна группа — это нефтехимические холдинги крупных нефтяных компаний, объединенных вокруг нижних переделов углеводородного сырья, другая — самостоятельные химические корпорации, нацеленные на производство конечной продукции. Неудивительно, что аналогов DuPont и BASF в России так и не появилось. Но почему же у нас не появилось сильной нефтехимии нижних переделов? А таких жизнеспособных компаний у нас и не могло быть создано: не стратеги «Сибура» и «ЛУКойл-Нефтехима» виноваты в том, что индустриальное величие советской нефтехимии оказалось чистым мифом.

А король-то голый

Российской нефтехимии, в отличие от большинства других тяжелых индустриальных отраслей, от СССР не досталось почти ничего. Большинство ныне действующих предприятий появилось на карте в 60-е годы, в период хрущевского увлечения «химизацией» народного хозяйства. Да и тогда нефтехимии не особенно повезло: основные средства, выделенные Минхимпрому, пошли на сооружение заводов минеральных удобрений, что советскому сельскому хозяйству помогло несильно, зато дало нам сейчас конкурентоспособную на мировом рынке отрасль удобрений. А вот полиэтиленовые пакеты для советских граждан так и оставались экзотикой; цветы заворачивали в газету, а не в прозрачную полипропиленовую пленку; запасные автомобильные шины были таким же дефицитом, как импортная обувь.

Конечно, Советскому Союзу удалось построить ряд нефтехимических комбинатов в Урало-Поволжье — главном районе нефте- и газодобычи того времени. Сырье (нефть и попутный газ) поставляли нефте- и газоперерабатывающие заводы, по соседству с которыми и начали размещать производства более глубоких переделов. К середине 70-х в этом регионе был создан центр советской нефтехимии.

Но уже в 70-х годах стало ясно, что собственного сырья в Урало-Поволжье не хватает и для дальнейшего развития необходимо задействовать ресурсы попутного газа Западной Сибири. Иными словами, назрела задача создать новый центр советской нефтехимии вблизи мест добычи сырья, то есть в Западной Сибири. Строительство десятков крупнейших заводов и промышленной инфраструктуры обошлось бы СССР не менее чем в 100 млрд долларов. Дороговизна нефтехимического освоения Сибири поставила советских стратегов перед дилеммой: сильно тратиться на нефтехимию, не очень понятную им (ведь из всех тяжелых отраслей именно эта отрасль более всего «заточена» на потребительский рынок), либо попытаться сэкономить и просто направить сырьевые потоки в Урало-Поволжье, пусть и на изношенные мощности. Последствия метаний коммунистов между затратным, но экономически верным первым способом и ресурсосберегающим вторым видны и поныне. В Сибири были построены газоперерабатывающие заводы на всех крупных месторождениях нефти, уникальная на тот момент газофракционирующая установка в Тобольске и первые очереди комбинатов оргсинтеза в Томске и Ангарске. Дальше этого дело не пошло. К началу 90-х годов почти все немногочисленные мощности нашей нефтехимии, морально устаревшие и физически изношенные, остались в Урало-Поволжье. То есть наши нефтехимические предприятия находятся в основном там, где сырье было тридцать-сорок лет назад, а не там, где оно есть сейчас.

Вряд ли будет преувеличением, если сказать, что в России сейчас приходится создавать нефтехимию заново. Нынешнее технологическое оборудование по большей части давно пора отправить на металлолом. Так, треть мощностей по производству этилена, одного из ключевых полупродуктов органической химии, надо было ликвидировать еще в 80-х годах, а еще две трети, если следовать международным стандартам, должно было закрыть в начале 2000-х (см. Срок эксплуатации мощностей по производству этилена, \%). Да и сами мощности по мировым меркам сейчас просто мизерные (см. таблицу 2). Самый молодой завод синтетического каучука скоро отметит свой сорокалетний юбилей. Поливинилхлорид (ПВХ) на некоторых наших предприятиях получают по технологиям шестидесятилетней давности.

Срок эксплуатации мощностей по производству этилена, \%

Привычка к плохому сырью

У российской нефтехимии есть и еще одна проблема с сырьем. В годы советской власти роль «фундамента» отрасли с разным успехом выполняли пищевой спирт, известь и кокс, древесина и синтетический этиловый спирт. Начиная с 60-х годов главным нефтехимическим сырьем становится прямогонный бензин (одна из фракций первичной перегонки нефти, из него на НПЗ получают автомобильное топливо), по этой причине почти все современные предприятия нефтехимии привязаны к нефтеперерабатывающим заводам (см. схему 2). Кризис отрасли в 90-е годы во многом был обусловлен именно неспособностью переработчиков оплачивать поставки прямогонного бензина по рыночным ценам.

Но прямогонный бензин далеко не лучшее нефтехимическое сырье. Выход целевых продуктов при его использовании ниже, чем при использовании продуктов переработки попутного нефтяного и природного газа, а они, к слову, дешевле бензина. В странах Западной Европы, Японии и в Китае почти вся нефтехимия работает на прямогонном бензине — но там другого сырья просто нет, к тому же современное оборудование существенно повышает выход целевых продуктов. В России же, как и в других нефтегазодобывающих странах, есть большой сырьевой ресурс — попутный нефтяной газ и этан (содержится в природном газе и газовом конденсате). Как правило, это сырье не целевой, а побочный продукт добычи углеводородов, то есть извлекается вместе с нефтью (попутный газ) и природным газом (этан и газовый конденсат). Знакомые всем по документальным хроникам огненные факелы на нефтяных месторождениях — не что иное, как «утилизация» ценного сырья и доказательство, что в стране нет развитой нефтехимии.

Попутный газ, газовый конденсат и извлекаемый из природного газа этан — вот главное стратегическое преимущество российской нефтехимии. Это стратегическое преимущество мы тем не менее никак не можем обратить в конкурентное.

Халявы не будет

Получить доступ к «резервному» сырью уже непросто. Дело в том, что сырьем для нефтехимии является не сам попутный газ и конденсат, а так называемая широкая фракция легких углеводородов (ШФЛУ). ШФЛУ извлекают из попутного газа на газоперерабатывающих заводах (ГПЗ). Сейчас ключевые объекты газопереработки находятся под контролем «Газпрома» и «Сибура». На первый взгляд это кажется странным — ведь все российские ГПЗ технологически привязаны к нефтяникам, поскольку занимаются переработкой попутного нефтяного газа и газоконденсата с нефтяных месторождений. Просто в советское время все они были частью Министерства газовой промышленности, и именно «Газпрому» было сподручнее приватизировать крупнейшие ГПЗ «под себя». На Западе крупные нефтехимические корпорации «нижних» переделов, как правило, дочерние подразделения нефтяных компаний, российским же нефтяникам нефтехимия была не нужна, соответственно, не нужны были и ГПЗ. Поэтому попутный газ, ценный продукт для нефтехимии, они просто сжигали. Новых собственников советской нефтянки поначалу это несильно огорчало — штрафы за сжигание газа были низкими, а все силы компаний уходили на максимизацию экспортных поставок сырой нефти.

Теперь, когда ключевые объекты газопереработки сконцентрированы в руках фактически одного игрока (точнее, связки «Газпром»-«Сибур»), маловероятно, что появятся новые мощные нефтехимические холдинги. А лидеры ныне горят желанием максимально использовать газовое сырье для собственных нужд. Другие нефтехимические компании, желающие перейти с дорогого прямогонного бензина на дешевый попутный газ, оставшись без газового сырья, могут потерять позиции почти на всех товарных рынках нефтехимической продукции. По мнению аналитика «Атона» Тимоти Маккатчена, «любой компании, которая хочет создавать новое производство в России, придется найти поставщика сырья и договориться с местными властями. Существовать самостоятельно она не сможет».

Наконец, здесь уместно вспомнить, что сырье газпромовско-сибуровские ГПЗ получают с нефтяных месторождений. То затухает, то разгорается снова конфликт между «Сибуром» и нефтяниками из-за закупочных цен на попутный газ. Эту проблему решить можно — заключив долгосрочные договоры или же создав совместные предприятия. Нефтяников пока мало устраивают цены, предлагаемые «Сибуром», и они готовы скорее сжигать газ, чем продавать его. Отсутствие компромисса пагубно сказывается на развитии газосборных сетей на нефтяных месторождениях. Тем временем попутного газа в сибирской нефти с каждым годом добывается все меньше.

Нерыночная олигополия

С «вакуумом централизации» в нефтехимии разобрались быстро. «Сибур», образованный в 1995 году на базе «брошенных» нефтяниками ГПЗ, через три года построил госхолдинг, вобравший в себя большую часть российской нефтехимии. После всех перипетий с его приватизацией Яковом Голдовским его взял под опеку «Газпром». Ключевую роль здесь, очевидно, сыграли финансовые и административные ресурсы монополии.

С 1997 года выстраивает нефтехимический холдинг и «ЛУКойл», который смог приобрести четыре ГПЗ и два крупных завода по дальнейшим переделам («Ставролен» и «Саратоворгсинтез»).

Других крупных нефтегазохимических холдингов в России нет. Объединение предприятий Татарстана под крылом единой управляющей структуры забуксовало из-за отсутствия реального ядра консолидации в республике. Другие же нефтехимические компании, включающие несколько предприятий, являются примерами скорее горизонтальной, а не вертикальной интеграции.

Капитализировать все эти активы непросто. И хотя западных инвесторов отпугивает российская специфика нефтехимических холдингов, их интерес к нашим активам будет расти, ведь рентабельность у всех мировых лидеров нефтехимической индустрии в последние годы снижается — цены на нефть растут быстрее, чем цены на их продукцию (см. график 4). «Инвесторы охотно ссужают деньги российским нефтехимическим компаниям, если в их производстве есть большая экспортная составляющая и если их менеджмент не выводит деньги ‘на сторону’», — считает аналитик компании «Антанты-Капитал» Александр Блохин. Привлекательнее всего для западного капитала независимые частные компании, в которых видна рентабельность каждого производства. Но таких компаний в России нет, и в ближайшее время они вряд ли появятся. Практически все крупные нефтехимические активы принадлежат либо нефтегазовым компаниям, либо структурам, близким к региональным администрациям.

Задача-минимум и задача-максимум

России вполне под силу экспортировать не только нефть и газ, но и полиэтилен, полимерную пленку, каучук, химволокна и шины. Причем экспортировать в развитые страны и в объемах, адекватных добыче нефти и газа. Но для достижения этой цели потребуются гигантские инвестиционные вложения. Какие именно и насколько реальна такая задача?

Отметим, что в последние три года в отечественную нефтехимию инвестируется по полмиллиарда долларов в год, но эти инвестиции почти в чистом виде импортзамещающего характера. С ростом доходов населения вырос спрос на конечную продукцию, такую как шины, пищевая упаковка, линолеум, оконные профили и изоляционные пеноблоки, — все эти сегменты фактически полностью были отданы зарубежным поставщикам. Именно в развитие этих производств в России и пошла львиная доля инвестиций.

Так что можно считать, что импортзамещение — это для российской нефтехимии задача-минимум. И задачка эта не проста. Скажем, позиции российских производителей полимеров на внутреннем рынке ухудшаются год от года (см. график 6), а многочисленные инвестпроекты в этой отрасли в большинстве своем — лишь на бумаге. Еще хуже положение производителей химволокон, спрос на их продукцию давно уже только в узких нишах. Впрочем, они могут потерять и этот источник дохода. Например: для изготовления современных шин используется полиэфирный корд, в России его не производят; с ростом спроса на качественные шины будет падать потребление полиамидного корда, который выпускают российские предприятия.

График 6

Если российский частный капитал не будет достаточно активен в вопросах импортзамещения, то его место с неизбежностью займут западные отраслевые инвесторы. При высоких ценах на нефть большинство нефтехимических компаний Европы и США просто вынуждены будут ринуться к нам. Ведь выход для них — создавать производства в странах с дешевым сырьем, к которым относится и Россия. Примером может служить шинпром, где всевозможные совместные проекты и собственные заводы западных компаний начали расти как грибы, когда стало ясно, что дешевого каучука на мировом рынке в ближайшие годы не будет.

Начавшийся процесс импортзамещения может подвигнуть нефтехимические компании к инвестициям и в основное технологическое оборудование. Ведь сейчас мощности практически всех российских заводов загружены более чем на 90\% и увеличение выпуска продукции возможно только за счет сооружения новых установок, поскольку модернизация полностью изношенного оборудования экономически нецелесообразна. Полное технологическое перевооружение и выход на мировой рынок нефтехимической продукции — вот задача-максимум для российской нефтехимии. Однако капиталоемкость отрасли очень высока (см. таблицу 4). Например, строительство только одного современного комбината органического синтеза потянет на 2,5−3 млрд долларов. Совокупные же инвестиции — в строительство всех ключевых нефтехимических производств (ЦГФУ, пиролизных печей и т. п.) в Западной и Восточной Сибири — это десятки миллиардов долларов. Пока за счет внутренних резервов компаниям отрасли такие инвестиции не под силу (см. таблицу 3), потому-то здесь в игру должно вступить государство. Нам очевидно, что крупные инвестиционные нефтехимические проекты должны быть реализованы именно при протекции государства. Появление же в Западной и Восточной Сибири крупных заводов нижних нефтехимических переделов автоматически поднимет инвестиционную волну частного капитала в конечные производства (красные прямоугольники на схеме 3). Но для начала нам требуется выработать четкую линию промышленной политики, а ее сейчас в нефтехимии нет.

Впрочем, уповать только на промполитику вряд ли разумно. Российской нефтехимии нужна развернутая стратегия развития. Последние события и долгожданное инвестиционное оживление в отрасли свидетельствуют, что российские компании начинают осознавать: время изолированных отраслевых империй подходит к концу и только существование в условиях взаимовыгодного партнерства и конкуренции может вытащить нашу нефтехимию из глубокой ямы, в которой она пребывает еще со времен СССР. Во многом именно от ключевых игроков российской нефтехимии зависит, появится ли у огромной российской нефтегазовой пирамиды адекватная нефтехимическая вершина, или эта пирамида так и будет поддерживать сырьевой уклад нашей экономики.