Мой язык определяет границы моего мира, сказал известный философ Людвиг Витгенштейн, переформулировав библейскую истину — в начале было слово. Давно отмечено, что какой бы язык не брался, он всегда остается избыточным по отношению к тому содержанию, которое передает. Один и тот же смысл может быть передан бессчётным количеством вариантов. Язык кажется сложнее, чем тот мир, с которым взаимодействует человек. А значит, и мир становится гораздо сложнее. Упростите язык — упростится мир. Представьте, что у нас отсутствует понятие «любовь» и все возможные синонимы, которые его могут описать! Сколько тогда исчезнет сердечных проблем. Однако с языком шутки плохи. Он не терпит своего упрощения, отплачивая нам тем, что из нашей жизни незаметно для нас исчезают вместе со словами сотни и тысячи оттенков смыслов и чувств.

Дмитрий Калашников. О языке и мире

«Химик Бенджамин Уорф работал в страховой компании и занимался причинами возникновения пожаров. Он обратил внимание: люди часто недооценивают пожароопасность пустых бензиновых цистерн, несмотря на то, в них могут содержаться легко воспламеняемые пары бензина. Рядом со складом с названием „пустые бензиновые цистерны“ (emptygasolinedrums) люди курят и бросают окурки. Лингвистическую причину этого явления Уорф обнаружил в следующем. Английское слово empty (русский аналог — прилагательное „пустой“) как надпись на цистерне предполагает понимание „отсутствие в емкости содержимого, для хранения которого эта емкость предназначена“, однако это слово имеет еще и переносное значение: „ничего не значащий, не имеющий последствий“. Неосторожное поведение людей и сопутствующие катастрофы обусловлены тут чисто лингвистическими факторами.»

Коса Ближневосточного кризиса нашла на камень Ливийской Джамахерии. Важных уроков из всех этих твиттерно-фэйсбучных революций ровно два: человеческими массами можно управлять и человеческими массами управлять неимоверно трудно. Ни первое, ни второе не является каким-то особым откровением, на них, собственно, и строится здание мировой истории. Но в век толерантности, демократии и общечеловеческих ценностей об этом как-то подзабыли или предпочли подзабыть. Этот век закончился. Нельзя сказать, что он был золотым для человечества и что о нем в будущем будут слагать ностальгические мифы. Но определенный минимум гарантий общемировой безопасности он хоть как-то, но гарантировал. Теперь же — никаких гарантий. Каждый сам за себя.

Сергей Лунёв. Буря в Сахаре. Африканский цугцванг

Любой политический прогноз это, прежде всего, предупреждение. Чтобы предсказать погоду требуются суперкомпьютеры, хотя мы прекрасно знаем физические законы, которые и определяют движение ветров, выпадение осадков и многое другое. Но знать законы это еще не умение управлять и даже не способность предсказать и тем более — подготовиться в предсказанному. Что же говорить о человеческом обществе, чья сложность ничуть не меньше, чем у климата, и чьи законы, в отличие от того же климата, мы практически не знаем? Единственный прогноз, который может оказаться наиболее точным — все будет не так, как мы думали. И будет ли это хуже, или гораздо хуже мы не знаем. Но всегда прагматичнее готовиться к худшему. Политикам не положено самоуспокаиваться.

Сергей Кургинян. Доживем до августа

«Счетократ — всегда „бабкофил“. Он всю жизнь посвятил тому, чтобы эти „бабки“ собирать и за рубежом прятать, они ему дороже всего на свете. Чего ради он не будет американцев слушаться? То есть он, конечно, американцев ненавидит. В том числе, и за то, что они его двумя руками держат за эти самые, прошу прощения, „бабки“. Но он притворится лояльным, чтобы „бабки“ не потерять. Ему главное — понимать, что коллеги поступят аналогичным образом. Когда американцы предоставляют ему убедительные доказательства того, что будет именно так, он соглашается. И с этого момента превращается „из Савла в Павла“. До этого момента он радостно давил любые выступления народных масс и с презрением говорил „дерьмократия“. А с этого м омента он всем сердцем начинает любить демократию, законность и абсолютно теряет способность давить народные массы. Вчера он был „держимордой“, а сегодня, знаете ли, этакий юрист-цивилист. Интеллигент, гуманист до мозга костей.»