Казанская государственная консерватория им. Н. Жиганова была основана в 1945 году как центр подготовки музыкантов высшей квалификации (педагогов, исполнителей, композиторов, музыковедов) для национальных республик Среднего Поволжья и Приуралья: Татарстана, Башкортостана, Чувашии, Удмуртии, Мордовии, Марий Эл. Первым ректором консерватории был выдающийся татарский композитор, профессор Назип Жиганов. В Казанской консерватории подготовлено много талантливых музыкантов-исполнителей. Выпускники консерватории работают в театрах, оркестрах, музыкальных учебных заведениях многих городов России. Их можно встретить и за рубежом. Сегодня в консерватории 7 факультетов: фортепианный, оркестровый, теоретико-композиторский, дирижерско-хоровой, вокальный, народных инструментов и татарского музыкального искусства. Сейчас в консерватории обучается 500 студентов со всей России и зарубежья.
Рубин Кабирович, вы 15 лет занимаете должность ректора консерватории. Это немалый срок. Что за эти годы стало для вас самым большим достижением?
Главное — удалось сохранить все созданное прежде. Назип Жиганов возглавлял консерваторию 43 года (!) с самого основания. Музыкальная система создается в течение десятилетий. Наша консерватория почти за 60 лет росла в качественном отношении, а сейчас наметилась возможность расширения сфер деятельности в таких областях, как звукорежиссура, педагогика балета. Это стало необходимым и возможным благодаря насыщенному творческому процессу все предыдущие годы.
Система музыкального образования основана на преемственной устной традиции: педагог — ученик — ученик ученика, причем занятия проходят с глазу на глаз. Творческий почерк каждого педагога неповторим, он прошел свою школу, свой жизненный путь. И сохранить нити, тянущиеся от поколения к поколению, очень сложно. Это сродни актерским мастерским, в которых стиль и манеру мастера перенимают его последователи. Можно вспомнить и подмастерье художников, которые впоследствии становились великими…
Как вы считаете, должно ли начальное музыкальное образование быть обязательным?
Безусловно. Другое дело, что для кого-то музыка не станет профессией. Но в том виде, в каком в большинстве общеобразовательных школ проходят уроки музыки, — это, скорее, времяпрепровождение, клуб. А ведь занятия могли быть очень интересными, воспитывать в людях чувство прекрасного.
Я не согласен с тем, что детские музыкальные школы значатся в графе «дополнительное образование». Какое же оно дополнительное, если ребенок каждый день занимается на инструменте в течение семи лет? Пусть это будет начальное профессиональное образование. Но дело не только в слове. Если обратиться к опыту Японии, страны с небольшой территорией, которая достигла потрясающих высот в промышленности, высоких технологиях, то там всех детей с трех лет учат играть на музыкальных инструментах и рисовать. Художественный вкус, привитый буквально с молоком матери, дает свои результаты в то время, когда человек приступает к профессиональной деятельности. И таких примеров в мире масса.
Рубин Кабирович, как получилось, что музыкант получил Госпремию России за проект Большого концертного зала?
Госпремии в области литературы и искусства был удостоен творческий коллектив архитекторов в 2000 году. Мне пришлось стать автором технического обоснования, проект корректировался мной и в процессе воплощения его в жизнь. Кто как не музыкант лучше знает, какой должна быть сцена, артистическая, каким — рояль…
В основу проекта было положено такое задание, что, приходя в зал, человек попадает в максимально комфортные условия для восприятия произведений искусства: от вешалки до сцены. Также важно сохранить таинство рождения музыки: слушатель не должен общаться с артистом до его появления на сцене. Артисту надо создать необходимые условия. Самое сложное — это акустика. В вопросах акустики сколько людей — столько мнений. И сейчас можно встретить человека, который скажет, что в старом зале акустика была лучше. Но выдающиеся музыканты и дирижеры в книге отзывов причисляют наш зал к числу лучших в Европе.
Еще одно отличие зала — звуковое поле. Разрабатывались два альтернативных проекта. Один из них — проект российских специалистов из московского университета, другой — английской фирмы, занимающейся исключительно акустикой концертных помещений. Ею построены крупнейшие концертные залы. Но мы доверили им только проектную часть акустики. Наш Большой зал имеет особенность, о которой не все музыканты знают, — это модулируемая акустика — специальная акустическая камера, подключение которой к звуковой атмосфере зала позволяет увеличить реверберацию до двух с половиной секунд. То есть, для певца — одна звуковая сфера, для оркестра — другая, для хора — третья…
Это только кажется, что две секунды — немного, на сцене это очень большое время. Это чувствуется — звук летит, кажется, что его можно потрогать. В нашем зале нужно играть очень чисто. Любые шероховатости исполнения множатся акустикой.
Как шла работа над проектом?
Было много трудностей: трудно было доказать сначала архитекторам, потом строителям, что пустое пространство акустической камеры служит только для звука. Спорили до хрипоты. Но авторскому коллективу все же удалось отстоять свои позиции. Сделать это стало возможным благодаря позиции Минтимера Шариповича Шаймиева, который во всем поддерживал проект.
Я благодарен своим товарищам, с которыми мы сделали этот «труд на всю жизнь»: руководителю проекта Виталию Логинову и Евгению Прокофьеву — замечательно талантливому архитектору, Виктору Абрамову — конструктору, который решал сложнейшие инженерные задачи.
По сути, Большой зал — это первое здание, которое строилось по принципу: ночью проект — днем строительство, чертежи со стола шли прямо к строителям. И, конечно, без такого «двигателя» и координатора всех усилий, как мэр Казани Камиль Исхаков, строительство могло бы затянуться на много лет. В результате мы уложились в фантастический срок: 2 года. Это были одни из самых счастливых 700 дней моей жизни.
Счастливые…
Именно так. Мы работали по 14 часов. Причем в ужасных условиях. Мастерская находилась в подвале дома — отсыревшие трубы, падающая штукатурка. Но мы привезли туда пианино, чтобы себя подбадривать, и работа шла очень весело. Мы столько увидели, столько узнали за эти два года… Часто за полночь из подвала доносились звуки музыки.
Поскольку вы пианист, то роль «идейного вдохновителя» выпала, конечно же, вам?
Ради идеи концертного зала я был готов работать и тапером. Естественно, музыкальные вкусы не всегда совпадали. Но я благодарен всем за то, что они пошли со мной, поверили моим профессиональным суждениям.
Первое музыкальное образование вы закончили по классу фортепиано. Но в 1974 году вы получили диплом Ленинградской консерватории как органист. Что вас заставило выбрать в качестве второго инструмента орган?
В 1971 году, когда я был студентом консерватории, в Казань привезли орган. Его доставили в трех вагонах. Нас, студентов, отправили его разгружать. Инструмент был в очень тяжелых ящиках, и нам помогал взвод солдат. Потом прошли томительные месяцы ожидания — орган монтировали чешские специалисты.
Когда я впервые притронулся к органу — было что-то завораживающее, интригующее в бесконечном звучании. Я думаю, не может не привлечь певческая сторона звука органа. Этот инструмент устроен, как человек, — у него есть легкие, сердце. Он дышит, волнуется, поет…
Орган — громадная область звукотворчества. Каждый раз, когда я готовлю регистровку очередного концерта, — это живой творческий процесс, открываешь произведение как бы заново. Я думаю, что такие же чувства испытывает археолог, который сметает пыль веков с обнаруженной исторической реликвии.
Как педагогу и концертирующему органисту вам нужно заниматься за инструментом, чтобы не потерять технику. Но вы еще и ректор. Как удается распланировать время?
Я встаю очень рано — в половине пятого. Видимо, это связано с тем временем, когда мне приходилось осваивать эту сложную профессию. В концертном зале консерватории в восемь утра начинал репетировать симфонический оркестр, Назип Жиганов выдал мне специальное разрешение заниматься в ночное время. Иногда мой рабочий день (ночь) заканчивался в 9 утра. Сейчас эта привычка дает мне «фору» каждый день. Я многое обдумываю и нахожу решение до рассвета.
Для каждого преподавателя ученики — предмет гордости. Как складывается судьба ваших выпускников?
Я за органом уже 30 лет, и у меня было очень много учеников. Например, Виктор Ряхин долгое время работал в Архангельске, затем завоевал на всероссийском конкурсе в Кисловодске первую премию и специальную стипендию на обучение в Германии. Вот уже пять лет работает по контракту в Норвегии. Лена Базова работает в Голландии. Мирлан Касымалиев из Киргизии закончил нашу консерваторию по классу органа, получил почетный диплом на всероссийском конкурсе, получил путевку на обучение в Германии. После учебы он остался там. В Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Кирове, Ульяновске — мои ученики, а теперь уже коллеги.
Я часто вспоминаю моего научного руководителя в аспирантуре Московской консерватории Леонида Исааковича Ройзмана. Публичные занятия он любил начинать так: «Мне снится сон: я вижу звездное небо, и по нему летят самолеты. Один — в одну сторону, другой — в другую. Много самолетов. И в каждом из них сидит мой ученик». Вот и мои ученики тоже разлетелись. Но я в курсе их профессиональных успехов, личной жизни. Мы часто встречаемся на фестивалях и конкурсах, вот и 23 декабря состоится уникальный концерт — многие из моих учеников приедут в Казань и примут в нем участие.
Мне кажется, что самое главное в педагогической работе — это научить учиться. Причем у всех музыкантов, которые встречаются на пути.
Чтобы показать себя, ученики консерватории должны выезжать на конкурсы. Это дорогостоящее удовольствие. Приходится прибегать к помощи спонсоров?
При Президенте РТ есть специальный фонд. И если есть деньги, нам всегда стараются помочь. Конечно, приходится прибегать и к помощи спонсоров, но им больше по вкусу Маша Распутина и другие…
С участием Казанской консерватории в Татарстане организуются республиканские конкурсы певцов, исполнителей на народных, духовых инструментах, региональные конкурсы пианистов. Консерватория является организатором и местом проведения Всероссийских конкурсов органистов. Казанская консерватория учредила первый в России конкурс концертмейстеров и аккомпаниаторов. Консерватория также является соучредителем известных в России музыкальных фестивалей «Европа-Азия», «Пиано-Форум».
Как вы вообще оцениваете состояние нашей эстрады?
Это по большей части музыка примитивная. Она написана простейшими способами, в куплетной форме, часто с использованием машинных технологий. Например, 120 ударов в минуту — и организм человека невольно начинает реагировать на ритм, потому что его пульс совпадает. Современная эстрада — это удары по психике, эпатаж. Я считаю, что человек достоин лучшего. Разве можно сравнить счастье человека, который слушает кульминацию шестой симфонии Чайковского, когда слезы счастья выступают на глаза, с этим примитивом? Были же достойные песни, достойные певцы. Например, Муслим Магомаев. Я не отрицаю эстраду в целом — я просто не люблю попсу.
Сейчас все превращается в товар. Реклама «Даниссимо» идет на фоне концерта Рахманинова. Кто бы мог подумать, что классика ляжет в основу рекламы! Не лучшим способом сказывается на сцене, когда классические произведения приобретают «современную» упаковку. Я считаю, что каждое произведение должно оставаться таким, каким оно родилось. Сохранить его — задача исполнителя с высоким вкусом и профессиональным мастерством.
Искусство, которое рождается бескорыстно, ради искусства, — намного выше. И живет гораздо дольше.
Сейчас во всем мире приобрела большую популярность этническая музыка. Сегодня у нас можно купить записи с турецкими, индийскими, японскими мелодиями. Выпуск компакт-дисков с записями татарских напевов способствовал бы популяризации татарской национальной культуры. Наконец, это было бы выгодно и с коммерческой точки зрения… Что, по-вашему, мешает татарской музыке стать популярной во всем мире?
Вы знаете, наша татарская музыка замечательно звучит за рубежом. Мне довелось побывать с оркестром татарской музыки в Финляндии, Голландии, Германии Италии. Там воспринимают ее и как открытие, и как что-то подлинное, первозданное.
Просто никто не пытался популяризировать татарскую музыку. Мне горько осознавать, что не сохранились записи уникальных концертов Ростроповича, Рихтера на нашей сцене, что наш Государственный симфонический оркестр за последние пять лет всего один раз съездил за рубеж. В то время, когда профессиональные основы у него очень крепкие. Сейчас в России нет оркестра, который не гастролировал бы за рубежом, кроме нашего. Это нонсенс, ведь он — колоссальный инструмент пропаганды современного искусства республики.
Вы видите причину в отсутствие средств?
Думаю, что не все упирается в область музыкальных пристрастий конкретного чиновника, которому, скажем, классическая музыка «по барабану». «Культурный слой» должен завоевать более широкое пространство, «владеть сознанием масс», как выразился известный политик. Для этого нам, музыкантам, нужно еще много и упорно работать, чтобы истинные ценности были доступны. Думаю, что произойдет это уже в ближайшем времени.
Сообщить об опечатке
Текст, который будет отправлен нашим редакторам: