К языку нужно относиться, как к политике национальной безопасности
— Людмила Михайловна, часто можно услышать о реформах русского языка и школьного образования, и говорят о том, что язык портится, деградирует, Вы с этим согласны?
— Говорить о том, что язык портится, деградирует изначально не верно. Сам язык является отражением языковой культуры его носителей, способностью производить мыслительные операции. Изменения языка в худшую сторону очевидны, но это всего лишь следствие. Деградирует сам носитель языка. Он стал менее воспитанным, образованным, культурным, а язык это лишь слепок нашего мышления. Причем в этом случае прослеживается прямая физиологическая зависимость. Физиологически невозможно уметь хорошо думать, но не суметь облечь эту мысль в достойную одежду. Высказывание о том, что он умный человек, просто объяснить не может — изначально невозможно. Потому что если он не умеет сказать достойно, логично, то, следовательно, у него в голове каша.
Мы сейчас на самом деле безответственно относимся к способу подачи самих себя, это касается и нашей одежды, и нашего образа жизни, и поведения, и языка. Язык выявляет черты небрежности, некомпетентности своего носителя, но я не считаю, что он деградирует.
— Может ли сейчас произойти глобальное изменение языка в лучшую сторону? Что этому может способствовать?
— Глобальных изменений в языке не может быть в принципе, если вести речь о каком-то небольшом периоде. Для глобальных изменений нужны не годы и даже не десятилетия, а столетия. И это связано с повышением общей культуры. Причем в культурном контексте самое важное — образование. Чем образованнее человек, тем ответственнее, красивее, логичнее, четче и разнообразнее он называет то, что ему нужно. Считать, что вообще нет никаких изменений в языке тоже нельзя, потому что язык в принципе историческое явление. Оно исторически изменчиво, но очень консервативно, медленно, тщательно адсорбирует хорошее от плохого. И чем образованнее, интереснее, интеллектуальнее общество, тем разнообразнее, стройнее, нормированнее язык. То есть если мы будем заботиться об образованности общества, то, как следствие и система самого языка и способы пользования им изменятся в лучшую сторону.
— Должно ли государство вмешиваться в развитие языка?
— Безусловно, государство должно регулировать и языковую политику и относиться к ней не менее ответственно, чем, например, к международной политике или системе здравоохранения. Потому что язык — это маркер нравственного и физического здоровья нации. Поэтому к языку нужно относиться как к политике национальной безопасности. Если я вижу человека абсолютно не подозревающего о том, что массив языковых средств представляет собой необъятные объемы, то можно представить, что за личность передо мной.
К тому же ограниченная личность ограничена во всем, как способный человек способен во всем. Ограниченная личность ни на производстве, ни в семейной жизни, ни в плане хранения национальных традиций не будет ни чем замечательна. Поэтому государство должно не просто формировать языковую политику… А оно, кстати, немало делает для сохранения языка, но почему-то все программы краткосрочные. Например, как можно программу развития языка ограничить одним годом? У нас 2007 год был Годом русского языка. Как всегда объявили, запрограммировали, отчитались и дальше на второй год… Я понимаю, что должен быть и Год семьи, и Год матери, и Год спорта, это замечательно. Но языковые программы надо рассчитывать на длительное время, чтобы иметь результаты, а не просто «лозунгировать», а потом пожинать плоды естественно развивающихся языковых тенденций, которые на самом деле негативны и плачевны.
— В чем причина их плачевности?
— В том, что мы не занимаемся человеком, а говорить о языке без человека нельзя. Государство должно разработать языковую политику, реализовывать ее как долговременную программу и в сфере культуры, и в деловой коммуникации. Потому что коммуникация затрагивает все среды нашей жизни, любые структуры, вовлекая в нее участников всех возрастов и профессий.
Конечно, языком у нас занимаются. Его изучают в обществе «Русский мир», есть и закон «О языке». Но закон — это руководство к действию, вопрос же в том, как мы контролируем его исполнение. Здесь речь идет уже о законности, а не о законе.
В средней школе пора перейти в обращении к ученику на «Вы»
— Какие бы мероприятия, направленные на улучшение ситуации с русским языком Вы предложили?
— Я бы предложила «начать с начала». Заниматься много и качественно с людьми разных возрастов, начиная с детского сада и заканчивая пожилыми людьми. Потому что авторитет последних еще никто не отменял. Что касается хорошего русского языка, то его надо планомерно и длительно насаждать в детском саду. От родителей дети должны слышать речь культурную, не бранную, соответствующую этикетным требованиям, выявляющую человека образованного, знающего, деликатного думающего. Не дай Бог, в детском саду ребенку увидеть воспитательницу, которая обзывает, не может членораздельно и занимательно рассказать сказку. То же самое относится и к учителю начальных классов. В средней школе пора перейти в обращении к ученику на «Вы». Уже в этом казалось бы маленьком слове в системе ничего не значащего языка выявится глубина, честность и порядочность отношений между людьми. В школе учитель взахлеб будет рассказывать о литературе, когда-то со слезами на глазах он вовлечет школьника в мир вещей через мир языка.
В этом отношении очень важно, какую жизненную модель учитель будет предлагать своим ученикам. Когда я училась в школе, у нас было комментирующее чтение. Учитель с нами читал, и мы все обсуждали, а почему герой поступил так, какая черта характера проявляется в таком поступке, считать ли это любовью или низостью, что чувствует человек в ситуации выбора. Еще есть закономерность — чем больше человек говорит, тем лучше думает, только через говорение происходит пополнение словарного запаса, грамматической зрелости, поэтому надо насаждать качество.
Претензии к СМИ
— Часто мода на новые слова появляется с подачи журналистов. Как Вы оцениваете профессионализм людей этой профессии?
— У меня к ним серьезные претензии. Не случайно журналистов называют властью. Для них я бы создала закон лингвистической экспертизы. Есть же закон об экологической экспертизе. В конце концов, если человек облеченный правом голоса на каком-то канале или во время радиоэфира позволяет себе речевую небрежность, то его надо штрафовать. Потому что ты должен понимать степень твоей ответственности перед людьми, которые воспринимают тебя как авторитетную личность. Раз тебе позволено говорить на весь мир, то в быту твоя речь будет восприниматься как норма. Из официально-деловой коммуникации, открытых юридических процессов выбирать образцовые речи, защитительные или обвинительные выступления адвокатов и публиковать их. Я с опаской отношусь к Ксении Собчак, но как только слышу ее речь, а главное речь ее матери Людмилы Собчак, то не могу оторваться. Она говорит не столько красиво, сколько умно. Потому что если ты не умен, то не сможешь хорошо сказать, все идет от головы.
Нужна какая-то лингвистическая цензура, нормы пользования языком в общественных местах, нужны регламенты для публичных людей. Нужны эксперты, которые подскажут, что уже не прилично говорить срЕдства, обеспечЕние. Я просто не хочу приводить примеры, целыми десятилетиями занимаюсь составлением словников ошибок очагов ослабленных норм. Их тьма, но есть такие частотные…, впрочем, дело даже не в том, что человек однажды неправильно поставил ударение. Ведь иногда даже ошибка воспринимается, как намеренный образец, чтобы усилить экспрессивность. Но и не специалист всегда четко отличит ошибку от установки на экспрессию.
— Как Вы думаете, почему сейчас стало так много слэнговых слов?
— Я не считаю, что их сейчас стало много. Слэнговые элементы языка, определенный подъязык со своей мотивационной базой был всегда. У него есть словарь, грамматика, которая создается по принципу или профессиональной или возрастной общности коммуникантов. Поверьте, на самом деле этот язык достойно обеспечивает взаимопонимание людей, которые стали носителями подъязыка. Интересный факт, что человек, который владеет слэнгом, владеет и нормированным языком.
То есть носитель пользуется слэнговыми подвариантами языка только тогда, когда они принимаются. Как только он выходит из этих речевых ситуаций, то спокойно переходит на иной код. Мы знаем много подобных исторических примеров: Валентин Пикуль, Владимир Маяковский. Александр Пушкин долго пользовался знаками, выявляющими его причастность к лицеистам. Слэнг был и будет всегда, но он представляет меньшую опасность для носителей языка, чем изменение языковой политики государства или небрежность в этой политике.
— Для чего, по Вашему мнению, нужен русский мат?
— У нас есть даже раздел языкознания, который изучает мат. Просто от того, что мат — это факт языка, никуда не денешься, его надо изучать. Другое дело как относишься к этому факту. Мат нужен для того, чтобы обозначать, это основная задача языка, но одновременно еще и выявлять отношение к обозначаемому. Когда иные средства не осуществляют необходимую функцию или их нет в запасе, прибегают к мату.
К сожалению, это серьезная проблема и не только русского языка. В любой языковой системности этот массив формируется. И он отражает тип ментальности. Например, для носителей арабского языка самое серьезное ругательство «кривой зад», мы же просто улыбнемся, услышав такое. Мат использует десоциализированный носитель языка, которому становится на многое все равно, который не рефлексирует, лишен элементарных нравственных доминант характера — понятия стыда, неловкости, невежественности. Ничего хорошего о мате сказать не могу, но бывают такие ситуации, когда только с его помощью, можно достичь желаемого. К сожалению, люди часто понимают только тот язык, на котором говорят сами.
Нужно общество не способное думать
— Как Вы думаете, почему авторы государственного образовательного стандарта для старшеклассников не внесли в обязательный список предметов русский язык? Неужели язык можно выучить за девять лет учебы в школе?
— Русский язык нельзя выучить за всю жизнь с одной стороны и его можно достойно знать еще в школьном возрасте. Все зависит от учителей. Почему не внесли русский язык, это не к вопросу о причинах, а к вопросу об авторах. Я считаю, что это не просто глупость. Глупость еще можно простить. На мой взгляд, это какая-то осознанная целенаправленная установка на всеобщую деградацию умственного потенциала россиян. Это не случайно.
Вопрос языка, как я говорила, вопрос национальной безопасности. Это не просто вывод с потолка, я специалист и знаю, что такое язык. Я знаю механизмы речепроизводства, как наша мысль облекается в одежду. Форма и содержание — это неотъемлемые вещи. Они касаются не только языка, но и философии. И диалектичность мышления никогда бы не привела к такой милой забывчивости. Как это объяснить?
Нужно общество не способное не просто говорить, но еще и думать, приходить к определенным выводам. Оно должно уметь совершать только элементарные логические операции. Знать о жизни в виде каких-то конечных выводов, как о правилах дорожного движения. Вот пересечение с главной улицей, вот выезд на кольцо. Мы автоматически это делаем, и мало кому приходит в голову, почему эта дорога считается главной, а эта не главной, каковы причины. Такая нация рано или поздно перестанет думать. Что такое наше современное ЕГЭ? Это список выводов. То есть мы учим вопрос и ответ, а как происходит связь и почему этот ответ следует из этого вопроса, не знаем. Таким образом, получится общество марионеток, вооруженных 2−3 лозунгами. Ими будет легко управлять, ведь они не станут думать, их можно легко ориентировать на 1−2 конвейерные операции. Но такое общество это же бомба замедленного действия! Если сегодня ты марионетка в одних руках, то завтра в других. Это толпа, которая не способна объяснить, ее сознанием можно только манипулировать.
Я не знаю, почему не понимают как это опасно. Человек не способен столько времени не думать. Это осознанная планомерная политика, иначе, а что это? Я очень разгневана на этот счет и считаю это преступлением перед народом.
— В одном из номеров газеты «Молодежь Татарстана» Вы заявили, что ЕГЭ может обезличить нацию. Похоже, с тех пор Ваше мнение об экзамене не изменилось.
— Да, не изменилось. Опять же к вопросу о любознательности, пытливости ума, о способности самому делать выводы о том, что может иногда не столь важно знать конечный результат, сколько знать пути получения этих результатов. Этим всегда отличался наш национальный генофонд от иных, этой смекалистостью. Умением найти наиболее оптимальное решение в той или иной ситуации, и это никогда не падает нам на голову как яблоко Ньютону. Потому что всегда нельзя открывать, а жизнь нас постоянно ставит в ситуацию принятия решения правильного, ответственного, совестливого. В это время сознание за тысячную долю секунды производит операции, чтобы сравнить одну ситуацию с другой. Приходится применить миллион знаний. Я всегда говорю, что нет хороших лингвистов, которые не любили бы в свое время математику, геометрию. Нельзя делать срезы знаний, надо просто учить.
Чем мне нравились раньше вступительные экзамены, тем, что ты с глазу на глаз общаешься с преподавателем, и он оценивает тебя как личность способную думать и размышлять. Скажите в какой части ответа, А или В, ты можешь получить представление о том, какой человек перед тобой сидит? Может этого человека в общество впустить нельзя. У моей знакомой, кстати, дочь достойно сдала немецкий язык, хотя она его никогда не изучала.
Экзамен это очень ответственная, связанная с двухсторонностью форма общения. В письменном варианте можно проверить большие объемы знаний, но способность к обучаемости, степень образованности можно узнать только в форме свободного контактного разговора. В ЕГЭ мы исключаем личность.
— Какие абитуриенты сейчас приходят поступать на филфак? На каком языке они говорят?
— На этот вопрос я могу спокойно размышлять. К счастью филфак до сих пор остается одним из факультетов, где по-прежнему учат и учатся. Объемы каждой дисциплины таковы, что если ты пришел не на свое место без базовой подготовки, то и года не продержишься. По счастью студенты филфака по-прежнему начитаны, хотя есть и исключения. Они также способны глубоко переживать, мечтательные, очень деликатные в общении, совестливые, способны на проявление лучших качеств. Конечно, есть и исключения, но на каждом курсе очень много студентов, которым я бы совершенно не лукавя, сказала, что горда тем, что они стали моими дипломниками. И ты знаешь, что есть отдача.
Такой мир чистого профессионального общения отвлекает от серых невзгод повседневности и есть надежда, что еще не все потеряно. Хотя если проводить сравнительные исследования того, что было и что есть сейчас, то вероятнее всего можно обнаружить общий уровень падения лингвистической и филологической культуры. Если раньше вся группа была такой, то сейчас есть и другие. Но в целом я ничего плохого не могу сказать о своем факультете. Я просто не работала бы, если бы все было по-другому. Наш факультет, слава Богу, еще держится.
Образование — это тонкая материя, результаты, которой видны через десятилетия
— 2 февраля министр образования и науки РФ подписал указ об объединении четырех вузов Татарстана в КФУ. Как Вы думаете, какие трудности могут возникнуть при управлении такой большой структурой?
— Я никогда не пытаюсь иметь мнение о вещах, которые не понимаю, и в принципе я не функционер. Дело объединения требует очень серьезных проработок и учета уже существующего опыта. Мы знаем, что мир идет по пути интеграции с одной стороны, а с другой — укрупнения. Любое укрупнение имеет две особенности. Первая заключается в том, что во время глобализации за деревьями не видишь леса, а вторая в том, что периодически надо по-новому смотреть на вещи. И возможно что-то уже пережило самого себя. От чего-то надо отказываться, сокращать какие-то программы, пересматривать нормативы, связанные с количеством подготовки абитуриентов.
Мы сейчас столкнулись и с введением этапности образования. Я имею в виду бакалавриат и магистратуру. Я категорически против Болонской системы образования. Ведь невозможно переоценить имеющийся опыт, который накоплен в нашей образовательной системе столетиями. Наше обучение — особая система, которая полностью соответствует специфике национального мышления. Не все хорошо русскому, что хорошо западнику. И это не к вопросу, что умом Россию не понять. У России особенная стать. Конечно, нужно развитие, но реорганизация — это всегда ответственно, больно, и надо 125 раз подумать, опробовать, прежде чем принять конкретное решение.
Очевидно, что вся реорганизация связана с тем, чтобы сократить количество преподавательского состава, студентов, бюджетные средства на образование. Все это звенья одной политики. Я надеюсь, что этим занимаются люди достойные, хотя давно не обольщаюсь по поводу тех функционеров, которые занимаются нашим образованием. Я не имею в виду местных, я говорю о нашем министре образования и науки РФ.
— Будет ли такое объединение способствовать повышению качества образования?
— Всегда хочется надеяться, что любые реформации нацелены на повышение качества, но образование это не продукт пищевой или легкой промышленности, где все легко измерить и взвесить. Образование — это тонкая материя, результаты, которой видны через десятилетия. Сейчас мы пожинаем результаты лихой беспардонности 90-х. Поэтому у нас не только учить некого, но и учить некому. То же самое и в системе здравоохранения, врачи более других бояться болеть. Тут очень деликатно надо…
Есть журналисты, которых я могу слушать взахлеб
— Как Вы считаете, можно ли про журналистов печатных и электронных СМИ сказать, что они хорошо владеют русским языком?
— Вы сами знаете, что журналисты есть разные и они по-разному владеют языком, и каждый по-своему относится к самому себе, к своей профессиональной статусности. Язык же просто часть их имиджа. Есть люди, которых я могу слушать взахлеб, неважно, о чем они будут говорить. Само умение сказать не допускает мысли, что они могут рассказывать о ерунде.
— Кого из казанских журналистов Вы бы выделили?
— На моих глазах образовывался телеканал «Эфир», поэтому могу назвать Сережу Шерстнева, Диму Пивоварова. Они ответственно относятся к своей речи. Журналисты стараются, к тому же их конкуренция подталкивает. В целом телевидение быстрее освободилось от негатива, чем радио. С другой стороны на ТВ нивелируется личностный фактор, а это плохо. Телесуфлер вроде и оберегает от речевой небрежности, но и не позволяет журналисту себя окончательно проявить. То есть сказать, что это образцовые формулировки я не могу, потому что они слишком скупые и пресные, нет изюминки. Ведь журналист это всегда личность, как говорят риторики, надо использовать словесный динамит.
Главное требование к любому делу — любить его
— Вы ведете свой блог? Как относитесь к блогам, социальным сетям?
— Не веду. Честно говоря, я на Вы с любыми электронными средствами. Телефон всегда прошу с тремя кнопками, чтобы включить/выключить. Компьютером владею прилично, но на уровне печатной машинки, а потом мне некогда. Я очень занятой человек, я информацию на самом деле перерабатываю. До сих пор хожу в библиотеку, слушаю радио. Поэтому информации получаю много и о политической, и экономической жизни и о своем втором хобби.
Мне больше интересно получать новости, чем распространять. У меня замечательная профессия, думаю, что в ней много отдаю, но только профессиональных знаний. Я не молодой человек мне жалко времени на блоги.
— Расскажите о том, как Вы решили стать филологом.
— Это к вопросу об авторитетах. Я всю жизнь пытаюсь ответить на этот вопрос для себя. Все время вспоминаю, слава Богу, она жива, свою учительницу филолога. У нас были потрясающие учителя. Я долго выбирала между математикой, литературой, медициной. Я считаю, что Виктория Ефимовна Ворона определила мою жизненную модель и как человека, и как женщины, и как учителя. Этот необыкновенный человек купался в любви к своей профессии, к людям, к человечности, к каждому ученику. Она на самом деле сформировала жизненную модель и я ей следую до сих пор. Мне кажется, что даже своей манерой поведения в определенной степени копирую ее.
— Вы учились в Казани?
— Я приехала с Украины, тогда республика еще входила в СССР. Жила не далеко от Киева, где река впадает в Днепр. Когда я приехала многие отмечали мой акцент, потому что русский не мой родной язык. И я долго от него избавлялась, но говорят, что он до сих пор есть в моей речи. В детстве я была счастливым человеком. Выросла в веселой, свободной, интеллигентной любящей друг друга семье. Все у меня оттуда.
— Нравятся ли Вам современные писатели? Читаете ли Вы их?
— Я их читаю и в русской современной литературе есть, что почитать. Все работы, которые достойны исследовательского внимания я даю своим студентам. Последнюю работу мы сделали по роману Людмилы Улицкой. Мне нравится философичность ее размышлений, может быть некоторая оторванность от реальности, но в целом эта проза — хорошее продолжение русских классических традиций.
— Какими качествами должен на Ваш взгляд обладать филолог?
— Человечностью. Сейчас не принято цитировать, но Сталин в свое время сказал, что филологи — это инженеры человеческих душ. Лучше не скажешь.
— Поделитесь каким-нибудь курьезным случаем, произошедшем во время Вашего экзамена.
— Наверно я была не очень организованным студентом. И до сих пор не очень организованный преподаватель, я могу забыть о том, что завершилась лекция. Занималась я очень серьезно, хотя и гулять успевала. Увлекалась всяким предметом, быт для меня не существовал. Помню в какой-то пластмассовой плошке, поставила разогревать щи на газ. Я этого не замечала, всегда была уверена, что ничего не знаю, надо мной подсмеивались.
— Чтобы Вы посоветовали студенту перед сдачей Вашего экзамена?
— Перед своим экзаменом я бы посоветовала просто учить и читать. У меня лекции сложные, я часто беседую со студентами. Всегда говорю, вот это запишем, а это нет. Много объясняю, мне надо, чтобы студент не столько знал, сколько понимал мой предмет. Если он понимает и любит, то узнает, когда ему это понадобится. Посоветовала бы просто прийти интересным человеком на экзамен, способным формулировать, интересоваться предметом и знать базовые понятия.
— Я знаю, что ваше хобби это ландшафтный дизайн. Как удается совмещать работу в вузе и занятие ландшафтом?
— Трудно удается совмещать, потому что приходится работать очень много. Долгие годы уже не знаю, что такое отпуск. Моя семья наверно тоже от этого пострадала, потому что я не могу ей посвящать слишком много времени.
— Чем Вас привлек ландшафтный дизайн?
— Наверно возможностью материально реализовать полет своей мысли и увидеть результаты быстро, а не как в образовании спустя многие годы. Конечно, приятно, когда говорят, помните меня, а вы у нас преподавали. Это чертовски приятно! А в ландшафтном дизайне ты сегодня решил, а завтра сделал. И видишь, что твои реализованные идеи радуют людей здесь и сейчас. Я считаю, что главное требование к любому делу — это любить его. По счастью я люблю оба своих дела.
— Ваши пожелания женщинам в канун праздника 8 марта.
— Иметь возможность быть женщинами. Чтобы любили, чтобы делали комплименты, восхищались, нуждались, ценили, любили наряжать своих женщин, не унижали, хотели быть рядом, чтобы благодарили чаще. Женщина — это очень красиво и сложно особенно в наше время, это очень ответственно. Многие считают, что все зависит от женщины, а я считаю, что для того, чтобы все от нее зависело, она должна быть женщиной. К сожалению, жизнь такая противная, что все меньше и меньше мы бываем милыми, слабыми, наивными, беззащитными. Мы всегда живем в позе борца. Так не должно быть. Поэтому я желаю всем женщинам как можно чаще быть и чувствовать себя женщинами.
Сообщить об опечатке
Текст, который будет отправлен нашим редакторам: