«Во всем мире, — говорит Александр Простов-Покровский, — за выставку платят художнику. А у нас художник платит за выставку. Все наоборот, ну просто Зазеркалье какое-то. Хотя бы по нулям — даже такого нет. А организация выставки работа нудная и очень сложная, хорошую экспозицию готовят в течение года. И хотя мои выставки в Казани неплохо проходят, сейчас на это нет ни времени, ни возможности».

Александр Евгеньевич Простов-Покровский родился в 1951 году в Казани в семье режиссера и актрисы Качаловского театра. Окончил художественно-графический факультет Чебоксарского педагогического института. Работал в Художественном фонде, занимался книжной графикой, рекламой, сценографией. В числе работ художника: оформление оперного фестиваля имени Ф. Шаляпина, фестиваля «Джазовый перекресток», оформление в едином стиле Приволжского района г. Казани. С 1993 года живет и работает в Европе. Простов-Покровский — единственный из российских художников обладатель диплома и Кубка Международного альянса Сальвадора Дали (вслед за Маргарет Тэтчер) и золотой медали Европейского круга Франца Кафки. Работы художника имеются в коллекции Музея искусств объединенной Европы, он регулярно выставляется в «Origin Gallery» (Дублин). Последняя казанская выставка художника прошла зимой 2003 года.

Александр Евгеньевич, вы жили и работали в разных странах: в Германии, в Чехии, в Ирландии, в какой точке мира вам наиболее комфортно творить?

Мой рабочий процесс не зависит от страны, в которой я нахожусь. Я в работе постоянно, даже во сне. А что касается возможности просто физически существовать, это зависит от спроса на тебя на данной территории. Если спроса на твою работу нет, то в самой благополучной стране, в самом шикарном городе ты будешь жить и постоянно всех ненавидеть. Да и в любой профессии так, по-моему. Сейчас у меня есть заказ в Казани, над которым я с удовольствием работаю.

Но в Казани вы не живете постоянно. От чего зависит выбор страны?

У меня российский паспорт и казанская прописка. Закончу работу в Казани, буду жить в Сербии. От чего зависит? От спроса. И от общей атмосферы. Сербия — одна из немногих стран мира, где русских очень любят. Для сербов русский — это брат в прямом смысле. Думаю, это самая близкая нам нация. Буду жить в небольшом городке под Белградом. В ноябре там пройдет выставка моих работ.

В одном интервью вы сказали, что «в нашей стране нельзя жить преподавая, можно только преподавая умереть». Важно для творческого человека передать свой опыт, умения ученикам? Планируете вы заняться преподавательской деятельностью?

Я же педагогический институт оканчивал, и по диплому — преподаватель, поэтому вполне мог бы этим заниматься. Вопрос — где? Скажем, иметь свою школу — нереально. Особенно в России, где существует страшное слово «роно». Единственный реальный вариант — организовать при своей мастерской студию для детей. Может быть, я в Сербии этим займусь. Пока учеников у меня нет.

Вы работаете в направлении, которое определяете как «интеллектуальный реализм» — тот интеллектуальный потенциал, который вы пытаетесь сохранить в себе, в своих картинах, вынести на публику, поделиться им. Это направление не имеет аналогов. Есть у вас последователи?

Искусственно последователей создать невозможно, это должен быть естественный процесс. А потом, чтобы появились последователи, нужно быть классиком, а я им не являюсь. Никто в этом направлении не работает. Я сам его придумал. Какая разница как назвать направление, в котором работаешь? Главное — какой заряд это несет. Я еще с институтских времен сталкивался с художниками, которых преследовала проблема — что и как написать. Бывает, что человек не может родить идею. Иногда его необходимо немножко натолкнуть, и идея рождается. Или эта способность появляется у художника со временем. Как в спорте — благодаря ежедневным тренировкам. Конечно, счастье получить это от рождения, как изначальную данность, когда не нужно это в себе воспитывать.

Вы считаете, что художественный дар можно воспитать, что художником не обязательно родиться?

Если в тебе заложен интеллектуальный потенциал, если у тебя есть огромное внутреннее желание, ты станешь художником. А что касается техники, в этом нет ничего сложного, все берется усидчивостью, трудолюбием. Можно научить рисовать обезьяну, а красить — слона. Но если этого нет внутри, любые, даже самые дикие усилия над собой будут напрасны.

Вам знакомо понятие «творческие муки»? К примеру, поэт Виль Мустафин сравнивает процедуру написания стихотворения с тем, как кошка, трется об ногу: «ты от него любыми способами отмахиваешься, но стих лезет и лезет, и вдруг — победил. Это значит, он тебя увел в те миры, из которых иногда нет выхода. … И из этого состояния ты стараешься быстро вернуться, потому что надолго оставаться в нем нельзя, ты знаешь, что конца нет, там — целый мир, нырнешь — и не выплывешь…». Вы можете описать свой процесс творчества?

У меня постоянное творческое состояние. К счастью, мне незнакомо это чувство — творческая мука. Никогда не сталкивался с проблемой, какой сюжет мне придумать, что бы такое написать. Я физически не успеваю делать всё, что у меня роится в голове. Иногда думаю: даже если бы меня было бы 10 человек, мы все равно не успели бы. Я пишу одну картину и тут же придумываю следующую. В этот момент у меня рождается огромное количество тем: и живописных, и графических, и монументальных. Многое пропадает в процессе обдумывания. Потому что в этот момент занят другим делом, а параллельно я пишу работы две, не больше. И задумки умирают. Или возвращаются через несколько лет в каком-то переработанном виде. И я их реализую. А есть у меня такие забавные картины, которые я делал по несколько штук. Мой рекордсмен — картина «Дочкин сон». Такая голубенькая работа, на ней два паруса на мачтах, мячик падает. Она реальная — когда моя дочка была маленькая, она рассказала мне свой сон. Я его карандашиком нарисовал. Говорю, вот это тебе приснилось? Она подтвердила. Потом нарисовал ее сон в цвете. Первую картину, помню, маминой подруге подарил. И написал вторую — чтобы и у меня она была. Так вот, у меня их уже штук пятнадцать. У кого только этих «дочкиных снов» нет, кто их только не покупал.

А сложно расставаться с картинами?

Смотря в какие руки они попадают. Абсолютно не жалко, даже приятно, когда картины оказываются в руках людей, которым нравится живопись, мое творчество. Это как ребенка в хорошие руки отдал. Трудно расставаться с картиной, когда она попадает к человеку с тяжелым биополем. Но он ее покупает и имеет полное право. По-разному бывает. Вот, один из «Дочкиных снов» находится у совершенно изумительной женщины, бывшего премьер-министра Ирландии. Я был у нее на приеме с группой художников и подарил свою картину. Забавно вышло — ее дети, увидев подарок, стали тянуть картину друг у друга из рук. Без криков, просто сопели и тянули. А она только рукой махнула. В Ирландии я жил недалеко от ее дома и часто встречался с ней в местном супермаркете. Ее, разумеется, узнают, к ней подходят, но не так благолепно как у нас — в лицо говорят: «ой, как хорошо, что вы к нам приехали», а выйдут за ворота и начинают крыть человека, на чем свет стоит. Ей ирландцы заявляют все прямо и в лицо. В России, например, я себе такого представить не могу. У нас премьер-министр — просто недосягаемая величина.

Ваши живописные работы сопровождались пространными комментариями из произведений Франца Кафки, вашими собственными стихами. А были попытки сопровождать картины музыкой?

Конечно. На открытии моей выставки в Ирландии играл Рубин Абдуллин, пела Зиля Сунгатуллина. Единственное, что жалко — в посольстве не было профильного инструмента для Рубина. Но там был очень хороший рояль. Получилась такая культурная программа: арии из опер в исполнении Зили Сунгатуллиной, шикарный пианист-органист Рубин Абдуллин и мои картины.

А если бы сами выбирали музыку — что сопровождало бы зрителей ваших картин? Какая музыка созвучна вашим работам?

Я музыку слушаю в огромном количестве: и современную, и старую, и старинную. Из классики люблю Листа, Бетховена, Баха. А вот Чайковского, сколько меня им папа не потчевал, я так и не полюбил. Нравится мне немецкий композитор, абстракционист в органной музыке Макс Регер. Люблю «Пинк Флойд». Когда работаю, у меня радио постоянно барабанит. Мне нужен какой-то фон. А для сопровождения своих картин я выбрал бы что-нибудь нейтральное. Просто некий красивый фон, который не мешает смотреть, не отвлекает. Возможно, это музыка Бетховена.

Были предложения о работе, от которых вы отказывались? Скажем, от какой работы вы откажетесь стопроцентно?

Мне как-то не приходилось вот так категорически отказываться. К счастью, работа постоянно попадает «в масть». Хотя, я могу отказаться от портрета. Я не сделал несколько портретов, потому что не чувствовал человека, не мог его понять. Портрет по фотографии я тоже стараюсь не делать. Был неудачный опыт, и с тех пор я стараюсь этим не заниматься. На мой взгляд, портрет — это самая сложная и серьезная работа.

В 2002 году была издана книга «Кафка в картинах художника», иллюстрированная вашими работами. Ваши работы сравнивают с творчеством писателя. К примеру, президент чешской Академии искусств Мирослав Кливар считает, что вы, подобно Кафке, видите «мир, полный невидимых демонов, которые терзают и уничтожают беззащитного человека». Сам Франц Кафка горько сетовал на то, что не умел рисовать. А чего не умеете вы?

Я постоянно жалею о том, что я не умею заниматься практическим бизнесом. У многих художников, да и вообще людей искусства есть такая предпринимательская жилка. Они могут открыть ресторан или организовать какое-то производство, причем с минимальными средствами. Вот во мне этого напрочь нет. Я могу придумать какую-то бизнес-идею, а воплотить ее в жизнь мне не удается. К сожалению, этого мне не дано. Видимо, каждому свое.

Вы часто рассказываете об удивительных людях, с которыми были знакомы благодаря отцу — главному режиссеру Качаловского театра. Это Олег Лундстрем, драматурги Штейн и Макаенок, актеры Якушенко и Провоторов. В нынешнем круге общения есть такие удивительные люди?

Есть. Это моя жена. Она окружила меня со всех сторон. Серьезно я могу сказать, что приблизительно 90% моей работы — это Наташа. Она мой менеджер и менеджер многих художников нашей республики. Бывают такие люди — за что не берутся, все у них получается, вот она такая. Удивительный человек Рубин Абдуллин. Ильгам Шакиров — с ним я знаком на протяжении 30 лет. Я очень хорошо знал ныне покойного Нури Арсланова, оформлял ему сборник стихов «Лира моя». Это был один из немногих людей, владевший истинным народным татарским языком. Вот и Шакиров поет на чистом татарском языке. Таких певцов уже нет. Я как-то зашел в филармонию — сидит Ильгам Шакиров на конкурсе имени себя, перед ним конвейером проходит вереница молодых исполнителей, а он лишь отмахивается и за голову хватается. Сейчас такой жутчайший уровень, что многим певцам на лбу можно сделать татуировку «безнадежно». Да и общий культурный уровень такой же.

То есть на всей современной культуре можно написать «безнадежность»?

А безнадежность полная. Я считаю, ситуация невосстановима, невозвратна. Такое понятие, как «точка возврата», присутствует в авиации и в космонавтике: когда корабль идет по орбите вокруг Земли, существует некая точка возврата, которая в силу тяготения возвращает корабль к Земле. И если корабль пройдет эту точку, то его уже не вернуть. Он уйдет в космос и будет лететь вечно, пока его не притянет какая-нибудь другая планета. Мы эту «точку возврата» уже прошли.

И ситуацию не исправить?

Думаю, нет. Знаете, если грибы осторожно срезать ножиком, то через неделю они снова вырастут. А выдерните с грибницей — и ничего на этом месте не появится, поливай, не поливай. Вот в России вырвали грибницу, очень аккуратненько всю ее повыдергивали в течение 80 лет. Очевидно, почему это произошло. Люди, пришедшие к власти в этой огромной интеллектуальной стране, не имели ни рода, ни племени. И они пошли по самому беспроигрышному пути — не подняться самим до уровня страны, а опустить население до своего уровня. И опустили. А тех, кого не могли опустить, расстреляли. Поэтому сегодня никакие меры стране не помогут, слишком многое потеряно. Есть вариант — создать новое. Попробовать можно, но вот только кто это будет создавать, непонятно.

В Набережных Челнах создали завод ООО «ТЭСК», который займется выпуском асфальтобетонных смесей. Проект получил одобрение инвестсовета РТ, сообщается на сайте Агентства инвестиционного развития республики.

Продукция предприятия будет использоваться при строительстве и ремонте автомобильных дорог, автомагистралей и других объектов инфраструктуры. Основной рынок сбыта — Татарстан, в частности Камская агломерация и Набережные Челны.

У компании уже разработан бизнес-план, прорабатываются вопросы с поставщиками оборудования, налажен процесс поставок сырья. Есть первые заказы от покупателей. Сейчас на предприятие набирают сотрудников. Объем инвестиций в проект составил 168 млн рублей.