Георгий Михайлович, вы родились и выросли в Рязани. Как вы попали в Казань?
Рязань я очень люблю, там я жил с родителями. Уже в старших классах школы я учился в музыкальном училище, посещая только спецпредметы. В 1948 году я поступил в Рязанский педагогический институт на исторический факультет. К третьему курсу института училище я окончил и решил поступать в консерваторию. Выбирал из двух городов — Саратова и Казани. В Казани я никогда не был, но встретил тут очень теплый прием, экзамены сдал с первого захода. Музыкальное училище я окончил как пианист, однако к моменту приезда в Казань я уже был «отравлен» историей, писал курсовые на стыке истории, музыки и искусства, потому стал заниматься музыковедением. Мне это очень нравилось. Казанская консерватория была молодая, но здесь были неплохие педагоги, учиться было интересно. Так на 50 лет я прирос к Казани.
После окончания консерватории Георгий Кантор работал в Казанском музыкальном училище. В 1960—1976 гг. преподавал в Казанском государственном педагогическом институте, где основал и возглавил кафедру истории и теории музыки. Окончил Ленинградскую аспирантуру по специальности «музыковедение», защитил диссертацию. В 1976 году перешел на работу в Казанскую консерваторию. На протяжении 12 лет заведовал кафедрой истории музыки. Георгий Кантор автор многих книг и исследований. Член Союза композиторов РФ, кандидат искусствоведения, профессор, заслуженный деятель искусств РТ.
Георгий Кантор:
— Какой-то червь во мне сидел архивный, нравилось мне копаться в библиотеках, изучать архивные документы. Я первый начал заниматься музыкальным прошлым Казани. В 50−60-е годы это было не такое уж и прошлое. Я застал людей, которые прекрасно помнили дореволюционную Казань, в их памяти сохранились оперные спектакли, артисты, выступавшие на казанской сцене. На старых казанских улочках еще жили старушки, знававшие, скажем, Леонтия Владимировича Кекина, они с ним на балах танцевали. Рассказы старожилов толкнули меня к архивным материалам, к людям, к газетам, к афишам. Я много интересного тогда «раскопал». Увлек студентов. В консерватории открыл спецкурс «музыкальное краеведение». Мои выпускники в дипломных работах и диссертациях писали и об оперном театре, и о концертной жизни, и о музыкальном образовании. О прессе очень много писали. Знаете, старые казанские издания очень широко освещали музыку и искусство. Тогда в газетах была специальная штатная должность «рецензент по искусству» — человек, который обязательно посещал все спектакли и писал об этом.
Вы сказали, что были «отравлены» историей. Кому вы обязаны этим своим увлечением?
В Рязани у нас был профессор, прекрасный русский историк Милонов Николай Петрович. О старой русской истории он рассказывал очень увлеченно. Ярко, в лицах изображал, допустим, Ивана Грозного, или Андрея Боголюбского. Это было живо и очень интересно. Благодаря Николаю Петровичу я увлекся историей, прочел Карамзина, Татищева, Ключевского.
Сегодня как историк, как музыковед и искусствовед я понимаю, что история — это собрание мифов. Откройте труды трех крупных историков, почитайте про царствование Анны Иоанновны или про смерть Павла Первого, и вы увидите три разных мифа. Все они основываются на каких-то подлинных событиях. Но событие это представляет собой одно пятно, или даже точку, вокруг которой разрастается целая картина исследований, домыслов, напластований, мифов. Сухие архивные документы не интересны. Мы никогда не узнаем, что стоит за ними, мы должны это придумать сами. А придумать и домыслить можно, вчитываясь в документы, окунувшись в эпоху. Историк должен «жить» в том времени, которое он изучает. Когда я ходил по старой Казани, я ощущал себя в конце XIX века, я будто входил в эти старые дома, видел старый оперный театр, представлял, как в эту дверь входил уже знаменитый Шаляпин, как рвалась публика его услышать, как приехала Анастасия Вяльцева со своими романсами.
Для того чтобы писать книги об истории, нужно немного фантазии. Да, документы лежат в основе — вот, скажем, старый казанский театр открылся постановкой оперы «Жизнь за царя» 8 сентября 1874 года. Ну, открылся и открылся. Но народ так рвался в театр, что кассу сломали. Сколько же было тогда поклонников оперы, значит, действительно любили, раз была такая погоня за билетами.
Георгий Михайлович, помимо преподавательской работы вы вели концертную, лекторскую деятельность. Гастроли не отвлекали вас от научной работы?
Да, я много занимался популяризаторской работой, которую обожал. Я долгие годы работал в Татарской филармонии и с Симфоническим оркестром объездил всю республику. Поэтому у меня не просто хорошие связи с артистами, я знаю кухню, знаю самую черновую работу. Это многое давало мне для вузовских лекций. Я работал для разных аудиторий, и это не всегда были специалисты, чаще неподготовленная публика. Приходилось читать лекции для рабочей аудитории где-нибудь в красном уголке фабрики. Или в цеху камского автомобильного завода собрались в перерыве чумазые рабочие, вокруг полусобранные грузовые автомобили. Сейчас будет «Франческа да Римини», дирижер великий Рахлин. И нужно емкое, короткое слово. 3 минуты. Нужно привлечь внимание. Или в Бугульминском ПТУ — вваливается толпа 300 подростков, шум в зале грандиозный, а по стенкам стоят преподаватели, стерегут, чтобы их воспитанники не убежали. И я им должен рассказать о музыке, представить, скажем «Песню о блохе» Мусоргского. Лекторская работа очень сложна. И если один из трехсот что-то поймет, это уже достижение.
Вам как лектору, какая аудитория наиболее интересна?
С недавних пор я стал любить камерную аудиторию. В Казани самая лучшая публика — клуб любителей оперы. Это люди, привыкшие к слову о музыке, они приходят на лекции осознанно. У меня в Израиле подобная публика. Я сотрудничаю с русским клубом, который называется «Самовар», это музыкальный салон, там проходят лекции, встречи с исполнителями. Собираются бывшие москвичи, ленинградцы, казанцы. Сейчас я люблю именно такую аудиторию.
Я очень любил работать с оркестрами: выхожу на сцену, за мной сидит оркестр. Я его чувствую, музыканты уже настроены. А я — настройщик публики. Я должен за 5−7 минут сказать главное и закончить в тот момент, когда уже музыка пошла. Во вступительном слове должен быть точный расчет времени, точные слова, верная тональность. Ты должен заставить себя слушать. Не всем это удается, многие уходят. Остаются те, кто любит это непростое дело.
Лектор-ведущий — это особая профессия?
Выйти на публику и рассказать сможет не каждый. Некоторые созданы только для преподавательской работы. А лектор встречается с разной публикой. Публика смотрит на тебя, разглядывает, отмечает какое платье, не кривой ли каблук. В любой ситуации нужно уметь вывернуться, с одной темы повернуть на другую, из 20-минутного выступления сделать 3-минутное. Лекторская профессия сродни актерской. Тут важно справиться с волнением, чтобы коленки не затряслись, чтобы не потеряться в беспамятстве.
На ваш взгляд, какие у лектора должны быть обязательные умения?
Разумеется, существуют учебные пособия по ораторскому искусству. Но научить, на мой взгляд, невозможно. Все решает личность, все индивидуально. Но конечно, определенные базовые вещи нужны. Нужна безупречная грамотная литературная русская речь. В речи лектора не должно быть дефектов — никакой шепелявости, никакой картавости. Говорят, что это придает шарм — ничего подобного! А дети, так вообще смеяться будут и передразнивать. Конечно, у лектора должно быть глубокое знание предмета, о котором он говорит. Можно как угодно импровизировать, но ты четко должен знать, что Чайковский родился в 1840 году, а не в 1841-ом. Очень хорошо для лектора, который выступает в камерной аудитории владеть инструментом. Знаю по своему опыту — когда я сижу за фортепиано, это располагает аудиторию, привлекает внимание к теме. Многое в нашей профессии приходит с опытом, с годами.
Глубокое знание предмета невозможно без классического музыковедческого образования…
Да, но я считаю, что в последние годы музыковедческое образование себя несколько исчерпало. Само по себе изучение музыкальной истории, разбор произведений — это уже скучно. Об этом много написано, в конце концов, можно прочесть. Современным студентам интереснее то, что находится на стыке музыки с другими науками — музыкальная социология, музыкальная психология, музыкальное краеведение. Работая в консерватории, я создавал подобные курсы. Например, «теория и методология музыкальной критики» — курс для тех, кто ушел работать на радио и телевидение. Сегодня сама история музыки может быть иной. С другой стороны консерватория как вуз, дающий базовое музыкальное образование, должна сохранять все традиции. Живя за границей, я понял, почему российская музыкальная школа такая мощная, почему в России до сих пор один из главнейших импортных товаров это музыканты. Потому что за столетия в нашей стране создана база, основанная и на любви к музыке, и на принуждении.
Но есть разные мнения — принуждать или не принуждать ребенка к занятиям музыкой. Вот вас лично заставляли?
Меня никто не заставлял. У меня была хорошая учительница, я любил заниматься музыкой. А вот своих детей заставить не смог. Но мой старший сын часто сетовал на то, что я его не доучил. Он преподавал математику в Йошкар-олинском университете, прекрасно знал музыку, и мне его студенты рассказывали, что он мог формулу сравнить с произведением Шостаковича. То есть в какой-то момент во взрослом человеке музыка непременно скажется. Это скажется на отношении ко многим вещам. Человек, прошедший музыкальную подготовку, чище, глубже, он свое дело по-другому понимает. Я считаю, что учить музыке надо всех. Не важно — получится или не получится из человека музыкант. Важно пропустить музыку через себя, музыкальное образование — это обязательный элемент.
В Казани вы несколько десятилетий вели детские музыкальные абонементы. На ваш взгляд, с какого возраста ребенка следует приобщать к классической музыке?
На детских концертах ко мне часто подходили люди, которые слушали меня в 60-е годы, а потом приводили своих детей и даже внуков. Значит, это передается. Надо пробовать, показывать, надо приобщать. Но понимание приходит постепенно, это не одноразовое действо. Хорошо описывает это профессор доктор психологических наук, известный специалист в области спортивной психологии Юрий Гавердовский. Он приехал из деревни, поступил в Московский институт физической культуры и однажды попал в большой зал московской консерватории. Знаменитый пианист играл 7-ю сонату Прокофьева. И Гавердовский не мог понять, что люди в этом нашли, почему сидят с такими лицами, притворяются что ли. Но вот что значит умный человек — после концерта он пошел в магазин, купил пластинку, прослушал ее в общежитии. Тот же результат. Второй раз поставил, третий. И только с четвертого раза что-то стало проясняться. И он пишет, я понял, что это приходит не сразу, не вдруг. Это как в спорте: ты не можешь взять эту планку, проходят месяцы и годы, но ты знаешь, к чему стремишься. А когда достигаешь — это непросто это твой личный рекорд, твое личное достижение, ты стал другим, когда ты взял эту высоту. Эти слова можно спроецировать и на музыку. Конечно, не могут же все люди притворяться. Что же это, в оперу дураки ходят, платят большие деньги, отдают по 500 долларов за билет на концерт Максима Венгерова или Дмитрия Хворостовского? Понятно, что есть элемент престижа, сказать: «Да, я был». Я помню то время, когда в наш оперный театр мало кто ходил. Потом начались Шаляпинские фестивали и поначалу, может быть, многие ходили поглазеть на знаменитых певцов, но потом втянулись, стали понимать.
В марте на круглом столе, который прошел в рамках фестиваля симфонической музыки имени Натана Рахлина, вы говорили, что подготовили к изданию книгу о великом дирижере. Она выйдет в 2006 году?
В этом году должны выйти две моих книги. Одна из них — сборник документов, материалов и воспоминаний о Натане Григорьевиче Рахлине. Это будет 200 страничная книга. А вторая — большая монография «Казань. Музыка. ХХ век». Некоторым образом это будет завершение моих многолетних изысканий в области истории музыкальной культуры нашего города. Там будет 5 очерков: «Оперный театр», «Концертная жизнь Казани ХХ века», «Музыкальное образование ХХ века», «Союз композиторов», «Казанская мысль в музыке, музыкальная журналистика». Кроме того, в ней будет огромный список приложений, такая маленькая энциклопедия, полезная любителям музыки. История, в том числе и музыкальная история, это жизнь людей. В этой книге я подаю всю казанскую историю за 100 лет. 50 лет, с 1950 года, я был не только непосредственным свидетелем событий музыкальной жизни города, но и участником. Активным участником. А порой находился и в центре событий. Все старые музыканты это мои знакомые, мои друзья, мои коллеги. И музыкальную историю я подаю через личности. Получилось историческое исследование с налетом мемуарности. Но может быть это и будет интересно. Я отчетливо сознаю, что лет через 50 писать будут по другому, и, возможно, все это кому-то будет казаться прекраснодушием, а кому-то глупостью. И мы сейчас пишем иначе, чем писал Загоскин. Но Загоскина интересно читать. Потому что нужно не только уметь подать материал, нужно его еще проанализировать.
Расскажите о книгах, работу над которыми вы только планируете.
Пока четких планов у меня нет. За годы преподавательской деятельности я собрал целую тетрадь студенческих парадоксов и глупостей. Интересно было бы подготовить к публикации. Ну вот, к примеру, в консерватории на экзамене по философии профессор спрашивает: «Каких крупных немецких философов вы знаете?». И студент отвечает: «Кантор, Гегель, Фейербах». Хочется написать воспоминания о моих друзьях-музыкантах. Их очень много, вспоминать и рассказывать о них можно бесконечно долго. В одной из книг есть мини-портреты, небольшие общие характеристики. Хотелось бы написать о каждом подробнее.
Сообщить об опечатке
Текст, который будет отправлен нашим редакторам: