Впрочем, для оркестрантов Сладковский — человек уже знакомый. Оркестр в прошлом сезоне несколько раз выступал с этим интересным и перспективным дирижером, которого хорошо знает столичная публика. Надо сказать, что оркестранты приняли манеру дирижирования Сладковского, и сейчас, хочется верить, и художественное руководство Александра Витальевича будет воспринято положительно. Итак, Сладковский приехал в Казань «всерьез и надолго», и первое интервью в качестве главного дирижера и художественного руководителя оркестра маэстро дал газете «Время и деньги».
— Александр Витальевич, я посмотрела в Интернете, вы практически не даете интервью…
— Знаете, я думаю, чтобы давать интервью, надо иметь повод, наверное, их не так много было. Вот сегодня такой повод есть. Сейчас время непонятное — ничего не происходит, а все дают интервью и говорят, как все должно быть красиво и в жизни, и в профессии. Мне бы так не хотелось.
— Как вы решились на такой шаг — переехать из Москвы и Санкт-Петербурга в провинцию? Чаще люди поступают наоборот.
— Сейчас границы практически не существуют, они есть только в нашем воображении. Казань в шаговой доступности от Москвы и в двухшаговой от Санкт-Петербурга. Я не вижу в этом проблемы.
— Насколько серьезно ваше решение жить в провинции?
— Если я в жизни за что-то берусь, стараюсь это делать самым тщательным образом. Я был очень тронут тем приемом, который мне оказали в Казани. Мне посчастливилось дирижировать ГСО во время празднования юбилея Госсовета республики, там были все первые лица Татарстана. Меня поразило теплое отношение первого Президента Татарстана Шаймиева и отношение нынешнего Президента РТ ко мне. Что касается перемещения в пространстве, то дирижеры, которых я знаю, с которыми мне пришлось общаться и работать, не живут в одном городе.
— Если говорить о Гергиеве, то он вообще гражданин мира.
— Да, например, Валерий Абиссалович. Что касается ГСО, то я полагаю — это визитная карточка республики.
— Наряду с оперным театром, Качаловским и Камаловским.
— Бесспорно. Это лицо культурной сферы. И это ко многому обязывает. Я попал в Санкт-Петербург в то время, когда Гергиев пришел в Кировский тогда театр, помню его первую репетицию, это была «Хованщина». Я сидел в партере и наблюдал за ним. Каким за эти годы стал оркестр Мариинского театра, вы знаете. В это же время начался взлет Санкт-Петербургской, тогда Ленинградской филармонии, куда пришел Юрий Темирканов. Мне повезло: у меня перед глазами была картина того, каким может стать оркестр, если им занимается талантливый человек. Хотя оркестр филармонии и при Мравинском был хорош, но время при Евгении Александровиче было другое. Гергиев и Темирканов — для меня два примера, как можно даже в самые сложные времена — это был конец восьмидесятых — добиться прекрасных результатов.
— В апреле на гастролях в Екатеринбурге мы с вами говорили о ГСО и вы тогда на правах гостя выразились очень деликатно о наших музыкантах. Сейчас ваше мнение не поменялось?
— У меня очень хорошее ощущение от ГСО. И тогда в Екатеринбурге я сказал вам об этом совсем не в качестве комплимента этому коллективу. Дело в том, что нас учили в Петербурге так: не бывает плохих оркестров…
— …Бывают плохие дирижеры.
— Вот именно! Преимущество ГСО в отличие от многих региональных оркестров в том, что в Казани есть консерватория и оперный театр. Здесь в сравнении с другими территориями интенсивная музыкальная жизнь. И есть замечательные традиции.
— Их Натан Рахлин заложил.
— Совершенно верно. Если мы возьмем для примера оперный спектакль, то коли постановка сделана по-настоящему, никакие новые вводы ее не испортят, и спектакль годами будет идти с успехом. В ГСО есть колоссальный «каркас», который не ломается. У меня такое ощущение. Увы, не у всех оркестров этот «каркас» бывает. В той же Москве есть множество оркестров, которые возглавляли хорошие музыканты, но люди некомпетентные в профессии дирижера, не понимающие смысла этой специфической оркестровой среды. В этом смысле ГСО очень повезло — здесь был Рахлин, здесь были Калагин, Салаватов, Мансуров. Все эти четыре дирижера — очень профессиональные люди. И даже если у них были какие-то промахи, конструкция «каркаса» не расшатывалась. ГСО — это оркестр с традицией.
— Вчера у вас была первая репетиция. Что вы сказали оркестрантам?
— Я им сказал то же, что и вам. Я приехал сюда не заработать деньги, не провести время, а весь свой опыт и все свои возможности вложить в то, что на сегодняшний день является татарстанским симфоническим оркестром.
— Хотелось бы знать ваши ближайшие планы.
— Мы пока привязаны к тем планам, что были заложены Фуатом Шакировичем. Сейчас главное ничего резко не менять. Для того, чтобы говорить о развитии оркестра, я думаю, мне нужен год как минимум, чтобы ситуацию стабилизировать. Существует организация, при которой работает оркестр, есть сам оркестр и службы, которые помогают оркестру. Мне кажется, что пока они работают, не обремененные одной сверхзадачей, общей идеей. Поэтому их усилия неэффективны. Это не команда. Так что надо разобраться с тем, что мы на самом деле имеем. Если хотим создавать продукт на уровне мировых оркестров, мы должны не просто хорошо играть, а знать, для чего мы должны так играть. И тогда появляется мотивация у каждого члена команды. Кто-то занимается материальной стороной, чтобы жизнь и быт у музыкантов были человеческими, кто-то творческой стороной. Я 23 августа прошел по городу и ни в одной кассе не увидел никакой информации об оркестре. Если музыканты просто приходят на работу, занимаются по четыре часа и не видят никакой перспективы, не понимают, почему они это делают, то они идут на репетицию, мягко говоря, с чувством ненависти к своему делу. Поэтому главная моя задача — чтобы музыканты шли на работу с радостью и понимали, что их положительные эмоции — та подпитка, которая нужна слушателю.
— Гастрольные планы вы уже строите?
— Я не могу сегодня думать о гастролях. Дело в том, что в этом бизнесе, прежде чем стоить какие-то планы, надо иметь что-то, что можно людям конкретно предложить. Я же не могу прийти в агентство и сказать: «Вы знаете, друзья, я сейчас возглавил такой прекрасный оркестр, и мы хотим к вам приехать». Это никого не интересует. Ведь даже в Татарстане сейчас мы должны на пальцах объяснять людям, что такое ГСО.
— Сорок лет назад, когда в Казани возник оркестр под управлением Рахлина, в зале были хронические аншлаги, публика иногда сидела на ступеньках, и это было счастье — в зал попали!
— Я вам охотно верю, я тоже это слышал от разных людей. В этом году у оркестра юбилей — срок пять лет. Слава Богу, что в зале есть директор Ленар Айкаев, с которым я уже знаком более десяти лет, это не просто хороший музыкант, но и менеджер, и мы сейчас вместе с ним должны сделать все, чтобы оркестр вернул себе былую популярность. Я никогда не видел Натана Рахлина, но в Петербурге работал с музыкантами, которые играли вместе с ним симфонию Берлиоза. Мне было тогда двадцать с небольшим, но запомнил это имя, помню, с каким пиететом о нем говорили.
— Я прочла, что вы окончили две консерватории — в Москве и в Петербурге. Почему две?
— Когда я был молодым человеком, было правило: на отделение оперно-симфонического дирижирования поступали люди, которые уже имели высшее образование. И я считаю, что это правильно, потому что дирижерская профессия — это профессия возрастная. Если человек в восемнадцать лет встает за пульт, мне кажется, что это его развращает. Если человек еще не стал исполнителем, он не может быть начальником. В свое время я поступил в Москве на военно-дирижерский факультет, до этого окончив в Москве военно-музыкальную школу для мальчиков, она была в стране единственная. Это было качественное образование, у нас преподавали прекрасные педагоги, настоящие профессора, а не люди, купившие дипломы.
Потом работал в лучшем военном оркестре страны — Ленинградском штабном оркестре. В этом оркестре были прекрасные традиции — например, там висели фотографии всех людей, которые когда-либо в оркестре работали. Так вот, на одном из почетных мест висело фото Рахлина. В этом оркестре помимо всего прочего я занимался аранжировками — перекладывал уйму сочинений для духового оркестра. В это время, это было начало восьмидесятых, стали развиваться связи с Америкой. И одной из моих крупных работ было переложение одного из сочинений Бернстайна. Так что это не была работа капельмейстера, я ходил на службу в гражданском платье, и это было в чистом виде творчество. Потом вполне осознанно, готовясь, имея базу за плечами, отлично зная духовой оркестр, пошел в Петербургскую консерваторию в класс к Чернушенко. Он был ректором в то время, и у него был очень маленький класс. Но он занимался с нами каждую минуту. И потом — у нас не было никаких запретов, я, например, ходил на занятия к Мусину в класс. И там я проводил много времени. И у Темирканова в филармонии бывал, и у Гергиева в театре. С первого курса я уже дирижировал в оперной студии, так что была возможность не только учиться, но и уже стажироваться.
— Если в Казани вам предложат пойти преподавать в консерваторию?
— Такие предложения уже были. Профессорская стезя не менее ответственная: если воспитывать дирижеров, надо представлять, где они потом будут работать, какие конкурсы выигрывать.
— Вы очень артистично дирижируете. У вас хорошая актерская природа. Это импровизация или все заранее отрепетировано?
— Я абсолютно ничего не готовлю. Это все моя сущность. Человек впитывает в себя ровно столько, сколько может впитать. Я впервые увидел Темирканова, когда мне было 12 лет. И помню об этом всю жизнь. Его артистизм — это результат анализа и постоянной работы, которая не выражается во внешних проявлениях.
Сообщить об опечатке
Текст, который будет отправлен нашим редакторам: