— Айдар Наилевич, нынешний год отмечен сразу несколькими юбилейными датами в развитии офтальмологии Татарстана. В частности, 95 лет со дня основания казанской офтальмологической больницы, выросшей до статуса Республиканской. Каковы сегодня возможности этого медицинского учреждения?

— Сегодня Республиканская клиническая офтальмологическая больница — это крупный центр с возможностями терапии и хирургии международного уровня. Здесь проводятся практически все виды медицинских вмешательств, за исключением онкологии. Мы являемся учебно-методическим центром для Республики Татарстан, и специалисты выезжают во все районы. Там, где есть стационары, проводим мастер-классы, оперируем сложных пациентов.

— Если посмотреть на больницу в общероссийском контексте: как много в стране офтальмологических учреждений такого уровня?

— В городах-миллионниках офтальмологическая служба развита довольно высоко, и больницы подобного уровня есть. Но в каждом городе ситуация имеет свои особенности. Взять, к примеру, Нижний Новгород: там работает значительное количество мелких офтальмологических отделений в разных многопрофильных больницах, но нет единой клиники, а значит, нет общей прочной базы.

У нас до определенного момента ситуация была похожая, но когда удалось сконцентрировать все материальные ресурсы, весь госзаказ, а самое главное, две кафедры в одном учреждении, это дало колоссальный кумулятивный эффект. В 2007 году начался процесс объединения трех отделений, двух кафедр под одной крышей, и сейчас, по прошествии десяти лет, мы уже видим результат. Жители республики редко задумываются о лечении где-то в других регионах, а к нам охотно едут больные из других республик и областей: в 2016 году порядка 800 человек, нынче — только за первый квартал мы приняли порядка 500 человек. Это свидетельствует о том, что уровень больницы достаточно высок и люди нам доверяют.

В основном из других регионов едет молодежь, поскольку она более мобильна. А наиболее востребованные направления лечения — это эксимерлазерная коррекция зрения, лечение катаракты и макулодистрофии.

Мы проводили соцопрос лет пятнадцать назад. Задавали людям на улице вопрос, куда бы они поехали лечиться, если бы столкнулись с проблемой заболевания глаз. Тогда семьдесят процентов респондентов ответили, что в Чебоксары. Сегодня тенденция обратная: две трети наших приезжих пациентов — это жители Чувашии.

Отмечу, что с коллегами из Чебоксар выстроилось двустороннее сотрудничество: часть пациентов мы сами туда направляем. Это группа пациентов, проходящих лечение в рамках ОМС. У нас, к сожалению, есть ограничение госзаказа, поэтому те больные, которые не готовы стоять в очереди, получают у нас направление в республиканскую больницу Чебоксар.

Можно сказать, что в сфере закупок медицинской техники мы являемся законодателем моды в Поволжье: представители фирм рассказывали мне, что если мы покупаем тот или иной аппарат, то для других клиник это становится своеобразной гарантией его эффективности. Основной наш принцип — это перфекционизм в хорошем смысле слова. Если беремся за что-то, то делаем «от и до» и на высоком уровне.

Айдар Амиров

— Татарстанцы какие виды услуг могут получить только в РКОБ?

— Прежде всего, это стационарная помощь: терапия, воспалительные заболевания — то, чем частные клиники не занимаются, да и не должны заниматься. Это тяжелые травмы, последствия после медицинских вмешательств, в том числе и врачей частных клиник. Операция по глаукоме — тоже исключительно наш профиль. Тяжелые операции на заднем отрезке глаза: некоторые виды операций проводят и в частных клиниках, но тяжелые случаи отслойки сетчатки, где требуется госпитализация, делаем только мы.

Государственные клиники отличаются от частных тем, что мы занимаемся, скажем так, нерентабельными видами помощи. Зачастую пациент готов заплатить за операцию, но не готов платить за терапию — наша ментальность так устроена.

— Больница приросла новыми площадями: при содействии Президента РТ было выделено двухэтажное здание поликлиники. Какие возможности это открыло?

— Возможности колоссальные. Во-первых, в целом пропускную способность больницы теперь можно увеличить вдвое, мы переносим туда практически всю амбулаторную помощь. Пока связаны выделением средств в рамках государственного заказа, но возможности уже есть. Мы получили зал, кафедральные помещения, подсобные помещения, в которых давно нуждались. Здание удобное, там хорошо дышится, светлые кабинеты, туда нужно много вкладывать, но, главное, теперь у нас есть перспективы развития.

Хирургическая лазерная система

— 95 лет нынче исполняется и кафедре офтальмологии КГМА, которая тесно сотрудничает с РКОБ. Каковы результаты взаимодействия?

— Недавно первый аспирант защитился на кафедре, до этого лет пятнадцать ни одной защиты не было. Появилась новая аппаратура и знание, как с ней работать. Если десять лет назад, когда мы новую технику закупали, задача была научиться ею пользоваться, а сегодня есть возможность оценить результаты использования и анализировать их в формате научных исследований.

Собственно наша главная цель — передовые технологии форматировать в услуги для пациентов, поэтому мы много ездим на конференции и выставки, в том числе зарубежные. Все технологии идут из-за рубежа: девяносто процентов разработок происходит в США. Появляется новый аппарат там, через год — в Европе, через два — в Москве, и только потом в регионах. Мы эту цепочку успеваем опередить, благодаря своей осведомленности и собственному отделу клинических испытаний, и, как только аппарат получает регистрацию в России, приобретаем его, если это необходимо.

— По случаю юбилейных дат в апреле в Казани прошла Всероссийская конференция с международным участием «Новые технологии в офтальмологии». Вам удалось собрать более полутора тысяч участников — что их привлекло?

— Мы старались затронуть максимум вопросов по каждому направлению офтальмологии. Например, три дня работала отдельная секция хирургии. В том числе был задействован формат так называемой «живой хирургии», то есть из нашей операционной шла прямая трансляция операции на заднем отрезке глаза и два профессора вели научный спор вокруг нее. Параллельно осуществлялась и трансляция на профильные ресурсы в интернете: такие вещи всегда вызывают интерес профессионального сообщества. Таким образом, порядка полутора тысяч участников было на конференции и примерно столько же on-line — это достаточно много, на мой взгляд, если учесть, что у нас в России всего тринадцать тысяч офтальмологов.

Каждый год мы показываем какую-либо новинку. В этом году впервые в нашей стране показали абсолютно новую линзу, которую собираемся имплантировать.

Мы первые в России проводили мастер-классы по хирургии прямо в рамках конференции. Я такое видел за рубежом, а в нашей стране, как выяснилось, никто этого никогда не делал. Для мастер-класса в отдельном помещении ставится аппарат, и хирурги могут потренироваться с ним работать на свиных глазах.

Кроме этого провели мастер-классы по узким направлениям работы, например, оптометрии. Это не новое направление, но долгое время им в нашей стране никто серьезно не занимался. Все знают, что очки можно подобрать у офтальмолога, но сложные очки должен подобрать оптометрист, и это целая наука. В Америке есть отдельные институты оптометрии, а у нас сложилась такая ситуация, что врачи зачастую не хотят этим заниматься, медсестры не умеют, в итоге оптометристов очень мало: у нас в Казани единственный специалист — это ассистент кафедры офтальмологии КГМА Наиля Ильдаровна Хамидуллина, и она курирует новый учебный цикл «Оптометрия».

— В 2010 году в интервью Tatcenter.ru Вы говорили о прорывных на тот момент методах офтальмологии, внедренных в клинике (тогда появилась возможность диагностировать и лечить макулодистрофию, внедрить витреоретинальную хирургию). Сегодня какие новые технологии стали доступны врачам клиники?

— Если говорить о макулодистрофии, то мы настолько хорошо ее научились диагностировать и лечить, что на нынешней конференции посвятили ей целую секцию.

Из прорывных направлений самое интересное, пожалуй, это фемтотехнологии, которые у нас появились в позапрошлом году, а массово стали применяться около года назад. Мы оперируем катаракту при помощи фемтолазера: толщина разреза в сто раз меньше, чем при использовании любого скальпеля. Послеоперационного периода практически нет. поскольку разрез минимальный, вероятность инфицирования тоже сводится к минимум, и результат хорошо прогнозируемый. Технология довольно дорогая, в Поволжье, кроме нас, ее практически ни у кого нет. Объемы этих операций пока маленькие, именно потому что стоимость высокая, но это вопрос будущего.

— Но дешевле, чем в зарубежной клинике?

— Конечно. Вообще по поводу выезда за границу могу сказать, что мы обязаны по закону направлять пациента за рубеж, если в нашей стране не делают нужную ему операцию. Так вот я за двадцать лет работы ни одного пациента не направил, не потому что нет возможности, а потому что нет необходимости. Знаю людей, которые ездили в зарубежные клиники, а по возвращении рассказывали, что там предложили то же самое лечение, что и у нас, только в пять-десять раз дороже. Мы пока, к сожалению, проигрываем в сервисе, но не по качеству медицинской помощи.

Авторитет российских врачей-офтальмологов за рубежом колоссален, особенно в странах Азии, Африки. Мой коллега из ОАЭ сказал однажды, что если там открыть клинику и написать, что работают в ней русские врачи, то отбоя от пациентов не будет.

— В РКОБ есть пациенты из-за рубежа?

— Есть, не так много, но люди приезжают. Нас логистика подводит: им проще до Москвы доехать.

— Но по качеству медицинских услуг РКОБ — серьезный конкурент столичных клиник?

— Не хочу обижать московских коллег, но есть ряд федеральных клиник, которые нам серьезно уступают. Мы конкурируем, пожалуй, только с головными институтами, их в Москве три, а остальные клиники идут позади. Мы и сами стремимся стать институтом, это вопрос перспективы, быть может, лет десяти-двадцати. Надеюсь, что не только кандидатские, но и докторские диссертации у нас будут защищаться.

В офтальмологии, к сожалению, проблема с докторами наук: сейчас в Казани только один доктор медицинских наук — это Александр Николаевич Самойлов.

— Все уходят в практику?

— Да. Работа врача-офтальмолога хорошо оплачивается. Скажем, в оптике человек зарабатывает в два-три раза больше, чем в поликлинике. Никто не идет на кафедру на восемь тысяч рублей или в поликлинику примерно на такую же зарплату. Соответственно, у людей почти нет мотивации заниматься наукой. Многие хотят быть хирургами и хорошо зарабатывать или работать в оптике, где ни крови, ни капризных пациентов, работа, как говорится, не пыльная, а доход достойный.

У нас сейчас в обществе отношение к врачам в целом негативное. Ведь лет пятьдесят назад невозможно было представить, что врача кто-то ударит. Сейчас все поменялось и, конечно, общее падение нравов влияет на взгляды молодых специалистов. Думаю, ситуация должна измениться в лучшую сторону, по крайней мере все, что предпринимается руководством отрасли и республики, направлено на это: и корпоративный институт, и кодекс врача, принятый в Татарстане — все это способствует созданию нормальной атмосферы работы.

— Кодекс врача Республики Татарстан, на Ваш взгляд, получился близким к жизни документом?

— Да, я его полностью поддерживаю. В кодексе нет ничего лишнего, написан хорошим профессиональным языком, абсолютно адекватен жизненным реалиям, его хочется исполнять, и я с удовольствием преподаю это ординаторам. Академизм никто не отменял.

— Нынче юбилей офтальмологической школы Казани: 95 лет. Как изменился сам предмет внимания офтальмологов?

— Если вспомнить историю, то наша больница создавалась как первый в мире трахоматозный институт. О таком заболевании как трахома вы уже, наверное, и не слышали. И я уже не видел больных с этим заболеванием, трахому победили в 1964 году. Но в 1922 году практически половина жителей республики были поражены трахомой. На территории Татарстана есть деревня Сокуры. «Сукыр» по-татарски значит «слепой»: в этой деревне поражение трахомой достигало восьмидесяти процентов населения. Это инфекционное заболевание особенно распространено было в Поволжье: у нас в республике, в Башкирии, Чувашии. И наша больница была самым первым трахоматозным институтом. Сейчас института нет, поскольку нет заболевания.

Тенденции сегодняшнего дня — это близорукость и ее всевозможные проявления. Надо отметить, что и запросы изменились: если раньше человек приходил к офтальмологу с желанием видеть, то сейчас он спрашивает, почему видит не шесть строчек таблицы, а пять — общее повышение качества жизни отражается и на запросе к остроте зрения.

Одним из заболеваний нашего времени считается синдром сухого глаза. Лет двадцать назад его не было, потому что была иная экологическая обстановка. Причиной развития синдрома сухого глаза служат многие факторы. Это и применение большого количества препаратов, например, пациенты с глаукомой пожизненно ежедневно используют капли, содержащие консерванты. Кроме этого, влияет экология, кондиционеры, выхлопные газы на улице. Аспирантка, которая недавно защитилась у нас на кафедре, в ходе работы над диссертацией сравнила параметры глаза детей, живущих в промышленных загрязненных районах города, и контрольной группы из района более благополучного с экологической точки зрения. Показатели отличались вдвое: роговица, как и любая слизистая, впитывает вредные выбросы, и содержание их достигает колоссальных значений. Если раньше у детей синдрома сухого глаза не диагностировали вообще, то сейчас мы понимаем, что это уже стало объективной реальностью.

Еще одна диссертация, недавно защищенная в Казани, была посвящена изучению близорукости детей в школе. В начальных классах их порядка двадцати процентов, на выходе — уже около шестидесяти. Основной период, когда дети начинают носить очки — это возраст с 11 до 13 лет. Во-первых, это период роста самого ребенка, во-вторых, огромная учебная нагрузка, в-третьих, детям разрешают пользоваться гаджетами, что они и делают довольно активно. Все это серьезно влияет на зрение.

— Сегодня практически каждый человек не один час в день считывает информацию с экрана гаджета. Чем это оборачивается для органов зрения?

— Высоким риском развития близорукости, прежде всего. Именно поэтому я противник электронных книг, хотя хорошие гаджеты отвечают всем требованиям, но негативного воздействия на глаз не избежать. Когда мы смотрим на лист бумаги, мы видим отражение света, и здесь нет раздражительных факторов. Монитор же сам излучает, причем с определенной частотой волны, и эта частота не всегда совпадает с частотой волны человека. Без телефона и компьютера сегодня вряд ли получится обойтись, но вот вспомогательные гаджеты лучше использовать по минимуму. Глаз устает гораздо больше при восприятии информации с экрана. Кроме того, например, увлекшись компьютерной игрой, человек, будь то взрослый или ребенок, машинально переходит в режим восприятия, когда глаз почти не моргает. Ведь не случайно есть понятие академического часа: для школьников это сорок пять минут, для студентов полтора часа, примерно такой же длительности, к слову, и большинство фильмов. Это связано с тем, что через полтора часа мы перестаем моргать с определенной частотой, опять-таки возникает синдром сухого глаза.

Я недавно разговаривал с издателем, который лет пять назад собирался сворачивать свой бизнес, говоря о том, что все уходит в электронные ресурсы. А сейчас отмечает рост тиражей: люди опять начали читать книги. Я как офтальмолог рад этой тенденции, потому что электронный дисплей, даже самого высокого качества, является фактором, провоцирующим или усугубляющим близорукость.

— Айдар Наилевич, Ваш рабочий кабинет находится в легендарном особняке на ул. Бутлерова, где в 1922 году зародилась казанская офтальмологическая школа. Зная Ваше увлечение историей Казани, осмелюсь предположить, что к этому зданию у Вас особое отношение…

— Да, здание у нас особенное. Оно построено до революции в 1914 году помещиком Зобниным, владельцем кирпичного завода. И это самое первое в Казани здание из силикатного кирпича. Правда, семья помещика почти не жила здесь. У нас два здания с похожей судьбой: это наше и здание поликлиники медицинской академии на ул. Муштари. Тот особняк строился под банк, но банк там ни одного дня не работал, в годы первой мировой в здании разместился госпиталь, и далее дом так и хранит медицинские традиции. Здесь примерно то же самое: помещик построил, немного пожил, в 1917 году здание экспроприировали и передали под медицинское учреждение.

— Планируется ли полноценная реставрация особняка?

— Нет, мы потихоньку ремонтируем своими силами, но финансов пока хватает только на косметический ремонт. Нам выделили средства на ремонт фасада одного здания после визита Президента республики: Рустам Нургалиевич был у нас год назад. Сейчас мы планируем как раз начать работы по реставрации фасада и кровли. Это здание, где мы с вами сейчас находимся, конечно, давно ждет ремонта, понемногу делаем своими силами. Оно снаружи кажется огромным, а внутри не так уж много функциональных площадей, и к тому же дом строился совершенно для других целей и не подходит для клиники. Скажем, огромные кабинеты нам не нужны, требуются наоборот маленькие узкие темные кабинетики, мы ведь исследования в основном в темноте проводим. Вынуждены большие помещения делить пополам, а это и выглядит не слишком эстетично, и требует дополнительных затрат. Сейчас этот исторический корпус является административным.

— А архивные документы по этому зданию сохранились?

— К сожалению, они утеряны. Я обращался в государственный архив, там ответили, что их, возможно, кто-то украл, потому что по описи они есть, а по факту нет. Но зато мы в процессе эксплуатации выявляем некоторые факты. Например, недавно штукатурили стену и обнаружили заложенное окно, что, к слову, стало очередным подтверждением того, что особняк состоит из трех зданий.

— Вы помните, как пришли сюда впервые?

— У меня здесь мама работала, поэтому знаю здание с детства. Помню, что во дворе был фонтан, конюшни, сады. Вот у меня в кабинете висит картина, где особняк изображен в первоначальном виде, с плоской крышей. Сейчас кровля иная, и мы хотим ее изменить, восстановить исходный вид здания.

Беседовала Нина Максимова

Фотографии: РКОБ

Прокуратура РТ обнаружила незаконную передачу земельного участка в Казани площадью 4,2 га, стоимость которого на рынке составляет около 300 млн рублей. Об этом сообщает пресс-служба ведомства.

Участок предназначался для объектов отдыха и туризма. Однако объекты, расположенные на этой территории, занимают всего лишь 600 кв. м, что составляет лишь 77% от предоставленной площади. В 2021 году был подписан договор купли-продажи этого земельного участка по существенно заниженной цене в 6 115 287 рублей, что нанесло ущерб законным интересам муниципалитета. Прокуратура подала иск в суд с требованием признать недействительным договор купли-продажи. Также прокуратура настаивает на возвращении земельного участка в муниципальную собственность. В настоящее время иск рассматривается судом.

Напомним, в первом полугодии 2024 года санатории Татарстана заработали 2,667 млрд рублей.