Персона этой недели — такой человек. Ахмед Агади — солист Мариинского театра, заслуженный артист России, народный артист Татарстана, лауреат Национальной театральной премии России «Золотая маска» и Государственной премии Татарстана им. Г. Тукая

• Выступает на известных оперных сценах России, Франции, Великобритании, Голландии, Дании, Австрии, Бельгии, Латвии, Аргентины, Турции
• В репертуаре — Альфред («Травиата Дж. Верди), Герцог («Риголетто» Дж. Варди), Радамес («Аида» Дж. Верди), Дон Оттавио («Дон Жуан» В.А. Моцарта), Калаф («Турандот» Дж. Пуччини), Хозе («Кармен», Ж. Бизе), Ленский («Евгений Онегин» П.И. Чайковского), Дон Антонио («Обручение в монастыре» С.С. Прокофьева), Рудольф («Богема» Дж. Пуччини), Пинкертон («Мадам Баттерфляй» Дж. Пуччини), Каварадосси («Тоска», Дж. Пуччини), Фауст («Фауст» Ш. Гуно), Неморино («Любовный напиток» Г. Доницетти), граф Альмавива («Сивильский цирюльник» Дж. Россини), Тукай («Любовь поэта» Р. Ахияровой) и др.
• В концертном репертуаре — партии тенора в «Реквиеме» Дж. Верди, Симфонии № 8 и «Песни о земле» Г. Малера, в «Колоколах» С.В. Рахманинова, в «Торжественной мессе» Л. Бетховена.

— Ахмед, Вы — солист Мариинского театра. Но в Казани Вы бываете, наверное, чаще, чем в Питере…

— Ну, положим, не чаще, но… Моя мама — татарка, и, наверное, все-таки, есть то, что называется «зовом крови». Я вырос в Казахстане, но в Казани я чувствую себя как дома, как на родине. Необыкновенно красивый город, много приятелей, замечательная публика. Она после каждой удачной ноты не взрывается аплодисментами, сдерживает, сдерживает эмоции, а потом как обрушит их на тебя. И все, что ты отдал залу, все возвращается к тебе этим шквалом, этим фейерверком.

Я с удовольствием приезжаю в Казань: и на фестивали и для работы в спектаклях. Только в этом году участвовал в двух фестивалях — в шаляпинском и в «Виват, Пучинни!». В последнем спел арию Каварадосси в «Тоске» с прекрасными партнерами — итальянцами Микелой Сбурлати и Роберто Пеллегрино и арию Рудольфа в «Богеме» — с молодой, но очень талантливой Томоко Масудой. Кроме этого, пел еще и в гала-концерте. В общем, большое удовольствие получил и от работы с дирижером Марко Боэми, и от общения с казанской публикой.

Вообще с казанской оперной труппой я тесно сотрудничаю. Только за последние два месяца здесь я пел в опере «Любовь поэта», а на днях — одну из партий в «Реквиеме» Дж. Верди. А в октябре-ноябре даже поеду с казанцами на гастроли в Голландию (буду петь в нескольких спектаклях).

Вы живете в Москве, работаете в Питере, а в Казани не только исполняете одну из главных партий в опере «Любовь поэта», но и удостоены за роль Тукая «Золотой маски» …

— Я очень люблю эту оперу. «Любовь поэта» прекрасна и, действительно, достойна самой престижной российской театральной премии. Она была представлена на «Золотую маску» в восьми номинациях, и я не сомневался, что все номинанты будут оценены по-достоинству. Ведь спектакль получился современным и национальным — красивая музыка, прекрасное либретто, совершенно новые и интересные сценические приемы.

А на церемонии вручения «маски», смотрю одного из «наших» прокатили, второго, третьего. Ну, думаю, и меня постигнет сия участь. Но вдруг объявляют: «Ахмед Агади — «лучшая мужская роль». В первый момент я так обрадовался… А потом глянул на композитора, режиссера — на всех, кто душу вложил в этот спектакль, — и ужасно горько стало.

Когда я услышал музыку Резеды Ахияровой и либретто Рената Хариса, я был уверен, что из всего этого может получиться прекрасный и необычный спектакль. И очень обрадовался предложению спеть в нем партию Габдуллы Тукая. Старался как можно больше узнать о нем, о его жизни, обращался с вопросами к Ренату Харису, ходил в музеи, читал стихи. Благодаря всему этому, я понял, каким глубоким, ранимым и романтичным был этот юный поэт. Оказалось, что он мне очень близок по духу, по мировосприятию по каким-то внутренним ощущениям (мне ведь тоже приходилось переживать события, похожие на те, что происходили в жизни Тукая).

Мы жили в казахском селе. Однажды зимой, еще маленьким, я ушел гулять, заигрался и забыл, что должен был маме помочь. И только, когда стемнело, когда я уже замерз, прибежал домой. Мама рассердилась на меня и говорит: «Я без тебя и печку натопила, и ужин приготовила, и в доме прибралась. А ты, бесстыдник, ничего для дома не сделал, вот и живи теперь на улице», — и захлопнула перед носом дверь. Я стою во дворе — холодно, домой хочется. Мама, конечно, меня на улице недолго держала, но ее урок я на всю жизнь запомнил — ты можешь пользоваться только тем, что сделал сам.

И, когда, в опере, Тукай вспоминает свое сиротское детство, как его домой в мороз не пускали и поет: «Мин бит бу! Чит бусагада торам» («Это я! Стою у чужого порога»), я вспоминаю свои детские ощущения, как стоял тогда у двери в свой теплый дом. И мне становится так холодно, что даже мурашки по коже бегают. Кажется, что это не Тукай, а я замерзаю у дверей. Или вот… Когда Тукай, тоскуя о матери, поет «куз яшенда кипми», я снова чувствую ту боль которая во мне появилась, когда умерла моя мама. И это не я пою, это душа моя плачет.

Вообще на сцене я так вхожу в образ, что даже и думаю, что здесь нужно петь «так», а тут — «вот так». Перед спектаклем в гримерке я около часа распеваюсь, ставлю голос как поезд на рельсы — и все. А на сцене просто пою, что чувствую, а голос, будто, сам из души льется. Вот дано мне такое… Природа ли дала, Аллах ли…

А когда Вы начали учиться петь?

—  В 20 лет, после армии.

То есть как? Так поздно?

—  Жили мы в горах недалеко от Чемкента. Отец был чабаном, мама занималась домом и нами (нас, детей, у них было десятеро). А за селом — синие горы с ущельями, речки серебряные, неба больше, чем земли… Я уходил в горы и пел обо всем, что видел. Пою, а эхо отвечает, я громче — и оно громче. Вот так лет с пяти я все время пел, танцевал. И удерживать меня от этого было совершенно бесполезно. А учиться петь? Я даже и не думал тогда, что этому нужно учиться. После школы пошел в армию, служил в Новосибирске. Ну, а в армии как — «с места, с песней, шагом марш!». Ну, видно, и попался я «с места, с песней» кому-то на глаза. После службы мне предложили остаться на сверхсрочную и взяли солистом в духовой оркестр части. Дали общежитие, зарплату (мне же никто не мог помогать, самому надо было как-то жить).

Попытался я поступить в Новосибирскую консерваторию, но никто из педагогов брать меня не хотел. Со мной же много возни — я ведь ни музыке, ни вокалу нигде не учился, а возраст- то у меня уже не детский. Тогда дирижер нашего оркестра, чуть ли не за руку, привел меня в музыкальное училище на вокальное отделение, и попал я к ныне покойной Нине Леонидовне Дынькиной. Необыкновенным она была человеком. И все время меня к себе приглашала, будто бы заниматься, а после занятий кормила. Говорила, что чтобы голос звучал, вокалист должен хорошо есть, и что лучше не купить лишнюю тряпку, но съесть лишнюю тарелку. Мне, кажется, что она на нас студентов всю свою зарплату тратила — у нее всегда нашим братом был полон дом. То и дело какие-то праздники нам устраивала, всякую вкуснятину на стол выставляла. А мы — молодые, голодные, многие из общаги…

Но училище я не закончил. Проучился три года и так хорошо, красиво запел, что после училища педагоги консерватории про меня прослышали и начали из-за меня между собой ссориться — кто в свой класс возьмет. Ну, я тогда и подумал: раз в Новосибирске меня «делят», может, стоит попробовать поступить в Московскую консерваторию. Вдруг, я и там кому-нибудь понравлюсь. А тогда я лирические партии пел. И на экзамен подготовил «лемешевский» романс («Ах, ты, душенька…»). Красиво спел. А в комиссии, оказывается, теноров слушала жена Лемешева. Конкурс был более ста человек на место, а поступило нас на первый курс человек 16−17. Я попал в класс профессора Е.Г. Кибкало. Закончив консерваторию, одиннадцать лет работал в Музыкальном театре имени Станиславского и Немеровича-Данченко, а теперь вот третий год — солист Мариинки. У коллег-партнеров теперь учусь…

Вы — штатный солист театра, а Вам удается так много гастролировать?

— Это ведь в советские времена было: если артист на гастролях, то только в составе труппы и под присмотром «наших товарищей», а гастроли — только после закрытия сезона. Сейчас многие певцы работают по контракту, и, если в данный момент ты не занят в спектакле, и твой отъезд не нанесет урона театру, пожалуйста, езжай по любому приглашению (хоть в Антарктиду). Главное, чтобы к «своему спектаклю» ты был на месте.

А где Вы выступали в этом году?

— Сходу все гастроли, наверное, и не припомню… Пел в оперных театрах в Баден-Бадене, в Вене, в Париже, в Англии, в Риге, во Владикавказе, в Казани несколько раз, в Москве, в Петербурге. В спектаклях Мариинского театра пел, в «Белых ночах». До 1 сентября возьму отпуск. Устал страшно — этот год был для меня не просто насыщенным, но, даже, тяжелым. Уже путевку купил — съезжу с семьей в Турцию, а потом — домой в Казахстан. По братьям, сестрам ужасно соскучился. У них уже у всех свои семьи, дети, хочу всех повидать. А после отпуска опять все расписано: Франция (Бордо), Петербург (Концертный зал филармонии), Москва, Голландия, Германия (Дортмунд) с Гергиевым.

В декабре премьера «Манон Леско» в Мариинском театре, а в январе опять поеду в Германию, но уже вместе с труппой итальянских певцов. В общем, жизнь — в разъездах, а я очень уж скучаю по дому, по жене, по сыну. Жена у меня — красавица, умница, сын маленький (семь лет еще). Так вот привыкнут без меня жить… Я только беру чемодан, а сын — в слезы: «Папа, не уезжай!». Ну, и я сам чуть не плачу. Стараюсь с ним побольше общаться — в садик отвести, погулять, поиграть. На днях всего три часа дома был, но все-таки успели мы с ним в футбольный мяч попинать.

Разъезды, разъезды… А как же друзья?

— Очень люблю компании, люблю теплоту отношений, люблю, когда всем хорошо. Но вот друзей, к сожалению, у меня почти нет… Одноклассники — в Казахстане, а здесь с друзьями как-то не получается. Понимаете, друг — это человек, который всегда с тобой, и в беде, и в радости. Но в беде, все-таки, редко один остаешься, а вот радости твоей мало кто с тобой может искренне порадоваться. Вообще я не раз предательства переживал … Думаешь, что это твой друг, ешь, пьешь с ним за одним столом, а потом узнаешь, что он о тебе такое несет, что и самому не придумать. Понимаю, что от зависти все это, и даже жалко становится этого человека, но все равно обидно. Не могу терпеть, когда за спиной говорят гадости, и не терплю барства, неуважения к людям.

А что Вас в жизни радует?

— Я вообще всему радуюсь — листьям, траве, улыбающимся людям, солнцу. Иду по улице — солнце пригревает, птицы щебечут, цветы распускаются, и я чувствую себя частью этого мира. Все-таки, наверное, нельзя быть таким эмоциональным. Если у кого-то трагедия, то я так страдаю, как будто это моя трагедия. Да, и на сцене столько судеб переживаю… Но не могу я выйти на сцену, как болванчик, просто пропеть «та-ра-рам, ту-ру-рум» и раскланяться — публика же сразу почувствует фальшь. Правда, сейчас, повзрослев, стараюсь все-таки, относиться к миру спокойнее, да не очень получается…

В Татарстане оценили запасы охотничьих ресурсов на сумму 2,9 млрд рублей, что на 7% больше, чем в прошлом году. Об этом сообщил зампредседателя Госкомитета РТ по биоресурсам Рамиль Шарафутдинов во время выступления в Госсовете региона.

По его словам, увеличение произошло в том числе благодаря появлению двух новых видов охотничьих ресурсов в естественной среде обитания: маралов и пятнистых оленей. На сегодняшний день в естественной среде обитает более 500 особей этих видов. Всего в Татарстане насчитывается более 700 видов животных, из которых 81 вид относится к охотничьим ресурсам, отметил Шарафутдинов.

Ранее TatCenter писал, что «Центр цифровой трансформации Татарстана» заключил сделку на сумму 2,5 млн рублей, чтобы получить право использовать программное обеспечение зимнего маршрутного учета охотничьих ресурсов.

Шарафутдинов Рамиль Гумерович

Заместитель председателя государственного комитета РТ по биологическим ресурсам