—Глава GE Джеффри Имельт после подписания соглашения заметил, что когда компания создавала десять лет назад свой инжиниринговый центр в России, то все приходилось делать самостоятельно: не существовало «инвестиционного формата». С появлением фонда «Сколково» ситуация качественно изменилась — появился plug-in, с помощью которого можно делать инновационные инвестиции в более широком российском контексте. Это точное определение сути задач «Сколково», с учетом того, что у Фонда есть и другие функции?

—Ваша оговорка, что есть и другие, очень важна. Я хотел бы подчеркнуть следующее в контексте этого вопроса. 10 лет тому назад компания GE, да и многие другие компании, которые сегодня являются нашими партнерами, приходили и смотрели на Россию исключительно как на рынок, на растущий интересный рынок продвижения, размещения своей продукции. Обратите внимание, Джеффри Имельт говорил, что речь шла о создании инжинирингового центра, то есть центра, связанного, по сути, с поддержкой продвижения продуктов на рынок. Сегодня же мы говорим о качественно другом решении. Мы говорим о том, что компания видит необходимость в создании научно-исследовательского центра.

Это значит, что она уже смотрит на Россию, во-первых, в более долгосрочной перспективе. Во-вторых, она смотрит на Россию не только как на рынок, с точки зрения возможности продать свое оборудование, но и как на страну, которая, возможно, даст ей потенциал для создания новых технологических, инновационных решений — кадровый потенциал, знания. Ни для кого не секрет, что Россия обладает серьезным интеллектуальным потенциалом, который на сегодняшний день недостаточно коммерциализирован. И в партнерстве с такими компаниями, как GE, мы, наверное, сможем обеспечить определенный поток и появление и новых компаний, и новых идей, и новых технологических решений, которые будут находить свое применение не только на российском рынке, но и на глобальном. Важно, что сегодня это понимание есть и у наших крупных международных партнеров; поэтому это взаимовыгодное сотрудничество. Мы получаем через них канал выхода на международные рынки, а они, приходя сюда со своим знанием и опытом, помогают нам коммерциализировать наши идеи.

—Вопрос о рисках. В Испании в декабре 2010 г, примерно в те же даты, что Дмитрий Медведев определял реперную точку «Сколково», запустили новый отрезок высокоскоростного железнодорожного пути Толедо-Куэнка-Альбасете. Проект стоил несколько миллиардов евро, ему уделяли огромное внимание на государственном уровне. На этой неделе его закрыли. Рельсы остались, а поезда ходить не будут, потому что выяснилось, что в течение всех этих шести месяцев поезд на скорости 300 км/час возил не более 9 человек. Это оказался «белый слон», он не был востребован. Заложен ли этот риск невостребованности в проект «Сколково»?

—Давайте поймем, какова задача «Сколково», и можно ли в каком-то плане проводить параллели между проектом, о котором вы сказали, и какого рода риски существуют у проекта «Сколково». Во-первых, «Сколково» — это один из проектов, который реализуется в стране по диверсификации экономики, заключающий в себе только одну небольшую компоненту, связанную с инициализацией, ускорением процессов, связанных с научно-исследовательской деятельностью, в первую очередь, и коммерциализацией результатов научно-исследовательской деятельности. Для этого создаются определенные институты, законы, преференции. Для этого «Сколково» выступает как пилотный проект. Само по себе «Сколково» не может претендовать на то, что он качественно изменит ситуацию. Он может отработать какие-то механизмы, он может нащупать какие-то пути этого решения, которые в дальнейшем должны быть распространены на всю страну в целом, на поддержку этих инициатив. Я думаю, что таких проектов, как «Сколково», должно быть десяток, как минимум, чтобы в целом получить результат и масштаб этого направления деятельности.

«Сколково» не станет «белым слоном»

Во-вторых, с точки зрения затрат, которые понесет страна на реализацию проекта «Сколково», они достаточно скромные, мягко говоря, — если соизмерить те амбициозные надежды, которые на него возлагаются, и те затраты, которые на сегодняшний день запланированы. Государство выделило на этот проект на три года 85 млрд рублей, при этом планируется запустить около 200 старт-апов, планируется построить инновационный центр, который будет включать в себя и университет, и крупный технопарк, и среду для коммуникаций. Если сопоставить эти средства и те физические результаты, которые мы рассчитываем получить, я особых рисков не вижу в принципе. Если же еще при этом предположить, а мы на это сильно надеемся, что в результате деятельности будут появляться новые компании, которые будут расти, развиваться, открывать новые направления, то, я думаю, риск неэффективности вложения этих денег практически отсутствует. Я уверен в том, что аналогии с железной дорогой, которую вы провели, у нас точно не будет. У нас не будет так, чтобы «Сколково» оказалось не востребовано. Наоборот будет востребовано, его идеология будет востребована, потому что «Сколково» — это не столько физический проект, сколько виртуальный. Он должен продвинуть новый взгляд, новый подход к пониманию, что такое инновационный продукт, инновационный процесс, какой потенциал у России для того, чтобы запустить все эти процессы.

Если мы в принципе столкнем с места огромную махину, — сегодня достаточно неэффективную — академической науки, и тот потенциал, который у нее есть, научимся коммерциализировать, то эффект будет огромный. Если у нас появятся в этот период один квази-Siemens или один квази-Google, это перекроет все затраты с лихвой, не говоря уже обо всех социальных аспектах. Потому что если молодое поколение поверит, что для того, чтобы себя реализовать в этом направлении, не надо выезжать куда-то, ты можешь это получить здесь, то тогда это совсем другая картина. Сегодня у нас более 70 зарегистрированных компаний в резидентах, до конца года их будет больше сотни, половина из них уже получила гранты, поддержку, люди начали работать реально. Общаясь с ними, я вижу, что это молодое, агрессивное, амбициозное поколение, которое верит в то, что у них что-то может получиться. Мы уже сегодня видим ситуацию, когда те или иные проекты приходят к нам и говорят: спасибо, если бы не вы, то мы бы, наверно, не смогли двигаться дальше, потеряли бы темп, потеряли бы возможность, и вообще кто-то бы уехал. Это не прямой экономический эффект, но если его оценить правильно, — то это эффект, который в целом для страны может получиться просто огромным.

—Я хотел бы потом вернуться к этой теме, но прежде еще два вопроса. Риски могут быть не только в том, что проект окажется неудачным; очень большие, на мой взгляд, риски заключаются в успехе предприятия. Вы пришли из тех самых отраслей, зависимость России от которых «Сколково», по идее, должно минимизировать. В то же время сырьевые отрасли используют на сегодня, не только у нас, но и в мире, наиболее передовые технологии. Не опасаетесь ли Вы, что именно сырьевые отрасли, которые на сегодня обладают наибольшими средствами и техническими возможностями, окажутся главными бенефициарами той среды и тех немалых преференций, которые создает «Сколково», что в итоге еще больше закрепит зависимость российской экономики от этих отраслей?

—Вопрос очень правильный, но в нем скрыта очень важная системная ошибка. Я буду очень рад, если такое произойдет, потому что есть ошибочное мнение о том, что Фонд — это противопоставление сырьевым отраслям. Мы должны благодарить Бога за то, что у нас есть нефть и газ, и мы богатая и успешная страна, что у нас есть такая возможность воспользоваться ресурсами, средствами, которые у нас зарабатывает для страны сырьевой сектор. В этом нет ничего плохого. Вопрос в другом. Технологии, о которых вы говорите, сегодня разрабатываются, увы, не у нас, а в основном на Западе. При этом потенциал создания этих технологических решений у нас огромный. Если мы сумеем за счет продвижения инновационных направлений хоть частично осуществить — не люблю это слово, но точнее не скажешь, — импортозамещение, то есть создать у себя в стране научную компетенцию, инженерную компетенцию, которая нужна нашим сырьевым отраслям, я буду очень рад. И мы также работаем в этом направлении, у нас есть много проектов, которые зародились в сырьевых секторах, и это очень хорошо, потому у нас есть гарантированный рынок. Это означает, что если такой продукт появится, то мы не будем связаны со сложностями вывода его на глобальный рынок, а будем конкурентноспособны по отношению к западным производителям аналогичного оборудования или аналогичных технологий. Поэтому я бы считал, что это не недостаток, это наша преференция, что у нас есть отрасли, которые могут быть локомотивами потребления этих инновационных продуктов.

Почему «Сколково» не подходит «отраслевой нейтралитет»

Проблема лишь в том, что сегодня мы в эту сторону не смотрим. Мы не хотим на это тратить денег, мы не хотим тратить усилий. И в бюджетах крупных наших сырьевых корпораций, государственных и не только государственных, доля, которая направляется на поддержку инновационных продуктов, минимальна, это доли процента. А должно быть некоторое соответствие тому, что происходит в мировых экономиках. Мы говорим, что для того, чтобы страна была инновационной, надо тратить порядка 4\% ВВП на поддержку образования, науки — базовой, фундаментальной, — а через какие инструменты? В бюджетах, например GE или IBM, или того же Cisco, десятки миллиардов только в одной компании тратятся на научные разработки. Посмотрите бюджеты наших сырьевых компаний. Их там нет. И это неправильно. Сколько патентов в прошлом году было защищено в рамках исследований, которые проводили наши крупные корпорации? Единицы. А если вы посмотрите, на чем сегодня зарабатывает IBM, то в основном, как бы это странно ни звучало, зарабатывает на своих ноу-хау. Миллиарды долларов зарабатывает IBM на продаже не оборудования, а своих технологических решений.

—Есть известное открытое письмо американского профессора Дэниэла Изенберга президенту Медведеву. Он, в частности, предлагает России реализовывать в инновационной сфере принцип «отраслевого нейтралитета», ссылаясь на пример Израиля, который 30 лет не диктовал бизнесу, какие отрасли развивать, что позволяло бизнесу самому находить направления прорывов. Насколько я могу судить, идеология «Сколково», которая была заложена еще до создания Фонда, — прямо противоположная: это пять кластеров. Вы считаете, что кластерный подход более оправдан в нашей ситуации?

—Надо исходить из реальной ситуации, которая складывается в той или иной стране. Если говорить про Израиль, то посмотрите, как стихийно складывалась его научно-исследовательская среда. Это миграционный контингент, который оказался там волею каких-то жизненных ситуаций. В Израиле есть один ярко выраженный кластер — это оборона, все остальное получилось стихийным образом, концентрацией тех или иных интеллектуальных потенциалов. Россия — страна с другой историей развития. И решение о кластерах вполне обосновано, потому что в них заложены принципиальные идеи. Прежде всего — не потерять лидерские позиции, которые мы завоевали к этому моменту, а риски их потерять у нас очень большие. У нас два кластера, которые соответствуют этому критерию: космос и телекоммуникации. В космосе мы еще удерживаемся как-то на лидирующих позициях, хотя риски очень большие.

Второй кластер — ядерный. Понятно, что по ядерным технологиям мы конкурентны на сегодняшний день, и нам обязательно надо держаться, быть вровень с современными требования. Два других кластера — это сферы, в которых мы сильно отстали, и нам надо догонять. Первый — по энергоэффективности: именно потому, что мы богаты, о потому, что мы никогда не обращали внимания на то, закрыты ли дверь или форточка, и никто не считал до определенного момента, сколько мы платили за наши коммунальные услуги, свет, газ и воду и так далее. Мы так расточаем свои ресурсы, в том числе, потому, что у нас нет технологических решений, потому что они нам были не нужны, они не востребованы. И в этом кластере мы, может быть, даже будем вынуждены идти не по пути каких-то инновационных решений, а хотя бы выйти на уровень международных стандартов. Второе — это биомедицинский кластер. Обладая очень неплохим интеллектуальным потенциалом, мы потеряли фармацевтическую промышленность, мы потеряли все исследования в области биологии. Это очень страшно, поэтому нам нужно сосредоточить огромные усилия на том, чтобы страна была соответствующим образом представлена в этом направлении.

И последний кластер — IT. В основном это математика, у нас есть прекрасные математические школы, но куда вы ни пойдете, в любую айтишную компанию в мире, вы увидите огромное количество выпускников российских университетов, а в России только-только начинают зарождаться собственные компании. Успехи «Яндекса», успехи Mail.ru — все они говорят о том, что у нас есть потенциал. Давайте его активно поддерживать. У нас много ребят, которые очень успешны в программировании, математических методах, создании программных продуктов. Поэтому, я считаю, что кластерное направление для нас очень важно. Оно не только решает задачи, которые стоят перед страной, но и пользуется теми наработанными преференциями, которые у нас существуют. Причем, как правило, мировая практика двигается в сторону именно приоритетных решений. «Сколково» — это проект, который, с точки зрения развития мировой экономики, тоже вчерашний день, мы догоняем. Само по себе появление у нас инноградов — явление не новое, оно у нас было, у нас существуют развитые, продвинутые иннограды, но с задачами, которые стоят перед «Сколково», мы, конечно, отстали.

Талантливые люди не всегда умеют грамотно оформить заявку на грант

—Вы говорили о молодых людях, и не только молодых, которые обращаются в Фонд. Я посмотрел цифры. Регистрируются у вас тысячи, заявки подают сотни, одобряются десятки, а гранты получают несколько десятков или единицы. На мой взгляд, это говорит о том, что те самые одаренные люди, о которых вы говорили, не обладают теми простейшими навыками, которыми обладает любой американский и не только американский студент, это так?

—Вы абсолютно правы в тех параметрах и цифрах, которые вы озвучивали. Регистрируются те, кому интересно. Это очень хорошо. Хорошо, что тысячам это интересно. Проекту чуть больше года, реально работать он начал полгода назад, и у нас уже столько заявок. Это говорит о том, что мы в правильном направлении движемся. Заявки подают сотни, и тут как раз возникает ситуация, что культуры, связанной с ведением обычного бизнеса, даже с пониманием того, что тебе нужно создать компанию, — зарегистрировать, оформить свою заявку мало-мальски грамотно, то есть описать, что ты делаешь, — таких навыков у наших научных работников нет, и этот гэп надо как-то заполнять. Для этой цели мы создали у себя технопарк, одним из функционалов которого является как раз оказание услуг, связанных с консультациями по правовым вопросам, бухгалтерским вопросам, подготовкой бизнес-планов, маркетинга. Этой культуры у нас нет, и это часть задачи, которую мы будем решать.

Потому что бизнес — это не только идея, бизнес — это еще и многие другие вещи, которые требуют учета, контроля, умения продать, правильно проинвестировать, это трудовые отношения, это целый комплекс. Пускай он маленький даже, но элементы большого бизнеса в маленьком все равно присутствуют, и этому надо учиться. Это побочный элемент, который «Сколково» несет в себе как позитивный фактор для продвижения своих идей.

Теперь, при том, что из сотен поданных заявок у нас проходят десятки, — я вообще считаю, что у нас излишне высокий уровень показателей. Если сравните с подобной процедурой, которую проходят заявки либо на соискание грантов, либо в венчурных фондах, других международных структурах и компаниях, — там доля меньше. Плохо это или хорошо, мы еще поймем по результатам, но относительно лояльно относимся к присвоению статуса резидента, и уровень требований у нас такой разумно мягкий.

По поводу грантов. Нам не хотелось бы превращаться в кормушку, мы хотим поддерживать те проекты, которые обладают реальным потенциалом, которые обладают и «телесными» делами. Если из большого потока успешными у нас окажутся 3−5\%, это удача. Более важным элементом этого процесса, мне кажется, являются время и процедура прозрачности. У нас срок от подачи заявки до присвоения статуса — всего около 2 месяцев, это беспрецедентно короткий срок по сравнению с другими фондами. И что еще более важно, — вы можете получить статус резидента, не общаясь ни с кем из представителей фонда. Вы можете по Интернету послать заявку, она будет отослана на экспертизу в автоматическом режиме, и эксперты не знают, чья это заявка, это анонимное тестирование, и вы получите результат да/нет, получите сертификат, не проходя, как правило, болезненные процедуры персональных обсуждений и дискуссий.

—И при этом эксперты подбираются по жребию?

—Да, для каждой заявки подбираются случайным образом 10 экспертов. И если большинство из них проголосовало «за», значит, заявка достойна того, чтобы получить статус резидента. Грант — это более существенная процедура. Там тоже экспертиза, у нас есть инвестиционный комитет. Он сформирован более чем наполовину из независимых экспертов, представителей различных институтов развития, это и представители «Роснано», и академического сообщества, и университетского сообщества, поэтому там создан процесс достаточно объективный. Мы тоже чему-то учимся. Я думаю, ошибок у нас тоже будет достаточно много, мы не повторяем ничей путь, потому что аналогов нет, поэтому если будем себе набивать шишки, вы уж нас сильно не ругайте.

—Во всех интервью о «Сколково» вы в той или иной форме подчеркиваете, что сфера образования — это ваша ниша. Я хочу спросить Вас о проекте с MIT, об университете «Сколково» и о реакции на этот проект, которая была смешанной — и со стороны академических кругов, и со стороны прессы. Газета «Ведомости», например, писала, что денег мало, и почему не будет студентов, а только аспиранты. Реакция академических кругов была вполне предсказуема: зачем вы деньги даете не нам, мы их лучше потратим…

—Построение этой системы в рамках сколковского проекта, безусловно, включает в себя необходимость создания научно-исследовательского центра — по двум причинам. Проект «Сколково» — долгосрочный проект, всем надо на это настроиться; это десятилетия, может быть, и столетия, и поэтому он будет жить лишь при условии, что там будет постоянная подпитка новыми кадрами. Успех «Сколково» — это люди. Будут там появляться грамотные, творческие, инициативные люди, тогда он будет жить. Но этот приток должен быть квалифицированным, он должен быть правильно подготовлен, правильно ориентирован, с правильным уровнем знания, и это может обеспечить только университет, причем правильный, обладающий на сегодняшний день современным пониманием: а как совмещается наука с коммерцией, как от одного переходить к другому? У нас пока этому не учат. Мы делаем короткие первые шаги на базе каких-то университетов, появляются такие зародыши, что-то есть в физтехе, элементы есть в Томске, что-то где-то еще, но это очень робкие шаги, которые делаются на собственном опыте.

Партнерство с MIT — не разовая консультация, это на годы

Нам нужна экспертиза, нам нужны знания, нам нужно понимание, как этот процесс построить, чтобы получить этот поток и идей, и людей. Бесспорно, одним из таких лидеров является MIT. Мы провели опрос, направили свои предложения в ряд других университетов: и американских, и европейских. Университеты готовы сотрудничать по отдельным направлениям, проектам, но помочь нам построить управлением всем проектом — с его правилами, процедурами, отбором кадров и так далее, — никто не берется, потому что это большая и сложная работа. MIT был единственный институт, который согласился рассмотреть этот формат партнерства. Я думаю, что критика идет от того, что не до конца понимают роль MIT, и вообще, что будет из себя представлять этот университет. Задача MIT — ни в коей мере не монополизировать всю идеологию, а помочь нам построить организационную структуру университета.

Мы планируем назвать наш университет Сколковским институтом науки и технологий. Он будет строиться по принципу создания исследовательских центров, мы планируем порядка 20 исследовательских центров. В рамках этих центров кооперация с другими университетами не только возможна, она обязана быть, и тогда будут открыты двери всем партнерам: и российским, и западным, и никакой монопольной позиции MIT здесь нет. Но сам процесс, — как он должен быть построен, как привлекать деньги, как искать кадры, как учить людей, как совмещать образовательный процесс с исследовательским, как привлекать бизнес, — мы только знаем эти вопросы, а как это реально работает, не знаем. MIT поможет нам построить эти процессы.

Безусловно, это не дешево, но за это надо платить: это не разовая консультация, это партнерство на 5 лет, и я надеюсь, что когда мы пройдем этот путь и построим этот университет, — думаю, что все вопросы отпадут. А так у нас традиционно любят ругать, не разобравшись, ну, что делать, здоровый скепсис всегда полезен… Наша задача быть максимально открытыми, максимальными прозрачными, максимально понятными. Мы привлекаем к этой работе всех участников: и наш научный совет, и университетское сообщество, и академическое — всех. Приходите, обсуждайте, давайте свои советы, давайте работать совместно. Но, увы, какой-то разумной альтернативы MIT в течение года мы не нашли.

Что считать успехом

—Вы как-то сказали, что ближайшие пять лет — самый рискованный период для «Сколково», потому что вас будут ругать даже за те грехи, которые вы не успели совершить. Но не только для тех, кто критикует априори, — для всех разумных людей нужны некие ориентиры, критерии успеха. Вы считаете, точка невозврата в развитии проекта пройдена?

—Наверно, она пройдена. Для команды, которая работает в фонде, это давно понятно. Я думаю, что постепенно и для всего общества будет понятно, что серьезной альтернативы самому проекту нет. Могут спорить не о том — что, а как: мы бы хотели быстрее, а мы хотели бы не это, а вот это. … Поэтому я думаю, что точка невозврата пройдена. Проект запущен, теперь надо стараться обеспечить его максимальную эффективность.

Как мы будем мерить успех? Мы на одном из предыдущих заседаний Совета фонда утвердили некоторый набор показателей эффективности, которые устанавливают такие-то цели. Когда мы дискутировали по этому поводу, то был такой компромисс между количественными и качественными показателями. Мы уж точно не хотим, чтобы количественные показатели превалировали: мы можем, в конечном счете, зарегистрировать из поданных заявок каждого второго и тем выполнить какую-то задачу количественную. Это не наша задача, мы должны разумно балансировать между количеством и качеством, но при этом, имея все равно какие-то показатели.

Поэтому количество резидентов — это один из показателей. На сегодняшний день — это более 70, хотя план больше. У нас годовой план — 200, это тот таргет, на который мы хотим выйти, потому что в среднем мы планируем, чтобы старт-апов, которые должны работать, было от 200 до 300. У нас сейчас немножко проще, поскольку действует правило экстерриториальности, — не надо физически присутствовать, ты можешь получить статус резидента, работая на другой территории. Смотрим, учимся, так или иначе.

Право на ошибку

Гранты — наиболее чувствительная территория, потому что эти деньги. Здесь более ответственно. Мы всем декларируем: компании, которые к нам приходят, и мы, как управляющая компания, изначально имеем право на ошибку. Дали грант, компания поработала, пришла и сказала — ну, не получилось. В ментальности наших других институтов развития РВК, «Роснано» — даже не ментальности, а в мандатах и процедурах, по которым они работают, — я уже не говорю про банки, такое невозможно. Если ты вложил деньги, ты должен показать результат. Я думаю, что мы пройдем первый этап, когда неизбежно услышим: ни фига себе, разбазарили государственные деньги, а результат где? Поэтому к выделению грантов мы относимся с большей осторожностью, с большим вниманием, но здесь точно такой же баланс. Вроде деньги у нас есть, надо их отдать, пускай они работают, но и не потерять все, по крайней мере. Обязательно что-то должно дать какой-то положительный результат.

Наиболее просто контролировать, то что мне меньше всего нравится, зато понятно, — это стройку. У нас есть какой-то план, мы должны построить, тут оно меряется. Но главная наша задача — это построить такую среду, которая будет жить сама по себе. Все пытаются проводить параллели с Силиконовой долиной, или с Кембриджем. Кембридж — это такая же экосистема, в которой есть набор разных университетов, институтов, венчурных компаний и так далее. Если нам удастся построить такую систему, где роль управляющих компаний сойдет на нет, это будет считаться успехом — когда система будет жить по своим отстроенным правилам, она будет самовоспроизводящаяся, будет регулироваться рынком, спросом и предложением на продукцию, на людей, на решения, — тогда мы будем считать, что мы добились результата. Вот если это будет жить само по себе, тогда все получилось.

«Желаю Прохорову удачи»

—Последний вопрос не о «Сколково», а о партии «Правое дело» и ее лидере Михаиле Прохорове.

—»Правое дело" — это правильно, я считаю. Сама идея «Правого дела», наверное, требует отдельного осмысления, осознания, почему оно не состоялось, хотя изначально очень знаковые и правильные люди стояли у его истоков, а потом это как бы сдулось. Я думаю, есть много субъективных и объективных причин, почему так получилось, но сама идея «Правого дела», правого движения — она должно присутствовать. И возобновление акцента на этом направлении я считаю правильным. Есть в политическом спектре категория людей — и мыслящих людей, — которые вполне могут представлять конкретный срез общества именно в нише «Правого дела».

Если говорить о Прохорове как о лидере «Правого дела», я думаю, что в нем много качеств, которые могут оказаться достаточно востребованными и положительными, чтобы он продвигал эту идею. Бесспорно, он очень умный, прошедший опыт предпринимательской деятельности человек, хорошо понимающий экономические механизмы, которые на сегодняшний день действуют в России. Он достаточно амбициозный и неординарный, человек с большим эго, а для политического руководителя очень важно. Лидер все равно должен быть лидером. Он по своей натуре лидер. То, что он фигура неоднозначная, в этом, может быть, даже больше плюсов, чем минусов, в данной конкретной ситуации. Он очень динамичен, он очень работоспособный, человек, который может работать 20 часов в сутки — легко. Желаю ему удачи, потому что задачи очень сложные, с точки зрения консолидации идеи. Я думаю, что ему нужно как можно быстрее работать по созданию какой-то команды или спортивного ядра. Это наиболее сложная задача, потому что объединять людей — непростая история.

Несмотря на то, что это «Правое дело», я считаю, что там совсем необязательно появление каких-то олигархических фигур, это абсолютно не нужно для успеха «Правого дела». Хороший бизнесмен — это не значит хороший политик. Я думаю, что там более важно появление авторитетных, интересных людей, больше даже с какими-то элементами творчества, чем с элементами бизнеса. Потому что все-таки партия — это социальное явление, это умы, это чувства, это идеология — такой сложный процесс. Я не связываю успех правого дела с появлением там известных фигур. Я не уверен, что это даже нужно, имею в виду известных фигур из бизнеса. А вот известных фигур из общества, из разных социальных сфер — я бы сказал, какая-то часть нашей интеллигенции вполне должна быть активными участниками «Правого дела».

—Это также ответ на незаданный вопрос о том, планируете ли Вы вступать в «Правое дело»?

—Я пока не планирую вступать ни в какую партию.

BFM.ru