— Расскажите, с чего все началось, как вы поняли, что можете предложить нестандартные решения для бизнеса?

— Все началось с детского клуба. У нас был игровой детский центр «Факел» в системе «Подросток». Мы пробовали работать с подростками через игры. Делали игры сначала для себя, потом попробовали предложить их подросткам. Сначала делали про первобытность, постепенно переходя к другим направлениям.

В итоге встретились представители двух практик: ролевых игр и практикоориентированные организаторы. В 2002 году, когда у нас появился уже второй или третий заказ, мы поняли, что с помощью очень простого приема ролевых игр можно первые три дня организационно-деятельностной игры (ОДИ) упаковать в четыре часа.

Сложности появились, когда стало ясно, что уже не СССР, и стало понятно, что директора завода нельзя так просто взять и отправить учиться, он не поедет. У него здесь бизнес, нужно здесь проблемы решать. Время очень дорого, поэтому все обучающие программы начали урезаться. В идеале нужно было ужать программу до нескольких часов.

Некоторые игровые форматы ускоряют многие процессы. Оказалось, что это выгодно, когда нужно людей «выдернуть» из их деятельности. А в игре сразу можно предложить абстрактную ситуацию. Играть не на реальных деятельностях.

Из-за коммерческой тайны и тех средств, которые есть в бизнесе, проводить игры на основе их работы нельзя. Надо предложить абстрактную ситуацию. Это абсолютно игровой ход, но в результате воспроизводится ситуация, которая есть в компании.

— Как изменилась ситуация со спросом на ваши услуги у бизнеса в кризис?

— Практически все игровые решения помогают экономить деньги, а для бизнеса в кризис это самое важное. То, что помогает быстро и относительно недорого решить задачу. Первое, что людям и компаниям бывает интересно, это работа с коллективом, можно делать и командообразование. Но оно всем «приелось». Сегодня на рынке оно обыкновенное, стандартное и «коробочное». Побегали, попрыгали… но какое отношение это имеет к работе коллектива, не всегда понятно.

В свою очередь, вокруг игры выстраивается то, что мы называем «игровым проектом». Это ввод в игру и вывод из игры людей таким образом, чтобы они игровой опыт применили в реальной деятельности. При этом, не касаясь всех реальных тонкостей, которые у них в жизни есть. Потому что, когда с людьми начинаешь работать на материале их деятельности, люди закрываются. Им непонятно, вдруг это проверка. Вдруг я сейчас это расскажу, а мне потом это припомнят. А в игре ситуации-то воспроизведутся, но реальной опасности нет.

— Кто чаще всего к вам обращается?

— У нас есть два ключевых клиента. Крупные, в первую очередь, различные структуры «Росатома». Мы несколько лет назад участвовали в стратегических сессиях компании, несколько лет работали в их молодежном лагере.

В этом году мы для них провели «Фабрику эффективности». Суть фабрики в том, что люди с нуля за три дня разворачивают производственную линию. Первая линия — сувенирная продукция, который мы собирались обеспечить весь лагерь, вторая — еда — пирожные и лимонады, и третья — производство белья для детей.

Мы взяли швейное производство, пошив ползунков для детей. Нашли реальный детский дом, который в этих ползунках нуждается. Купить их они не могут, потому что дети отстают в развитии, и ползунки для них нужны на два размера больше, чем их изготавливают предприятия. В свободной продаже таких нет.

Сделали выкройки, расписали по производственным этапам. По сути, сделали конвейер по производству ползунков и слюнявчиков. У нас было пять линий, в пике своем у нас работало около 200 человек. Физики-ядерщики, инженеры, молодежный актив «Росатома», камазовские ребята, представители «Вертолетов Росси»… Все работали на этом производстве.

И что у нас получилось. Понятное дело, что это социально ответственный бизнес, и вокруг него развернулась целая пиар-кампания. Когда мы привезли в детский дом ползунки, педагоги были просто счастливы. На закрытии лагеря всем показывали видео с детьми из детского дома. Кроме того, за три дня из сотрудников огромной корпорации, многие из которых видят друг друга впервые, смогли сформировать работающий коллектив. У нас была своя систем,
а управления, перемещения людей. За четыре двухчасовых дня мы вышли на конвейер.

Параллельно с этой производственной частью работала и образовательная часть по лин-менеджменту. В результате, люди прямо на этих простых производствах могли применить простые инструменты.

— Почему вы не делаете игровую ситуацию, приближенной к тому, чем люди занимаются на самом деле в профессии?

— Мы не можем быть экспертами во всем. Мы эксперты в игре.

Как только игрок может на экспертности переиграть ведущего, игра заканчивается. Мы теряем управление игрой.

Поэтому, когда у меня спрашивали, в том же лагере «Росатома», а что за конкретную продукцию мы здесь производим, я не говорил. Мы производим абстрактную продукцию.

Потому что, как только будет названа любое устройство, будет потеряна граница игры. Вы мне будете предлагать усовершенствования, технологические ходы, на которые я не могу пойти. Мне экспертности не хватит. Это абстракция. То же самое, когда восемь национальных космических агентств строят космическую станцию.

(В прошлом году «Казанский игропрактический центр» проводил подобную игру для казанских предпринимателей в ТПП — ред.)

Она (игра — ред.) не имеет никакого отношения к тем бизнесам, для которых она делается. Но проект показывает, как работает внутри коммуникация. И нам важно это. Нам важно показать какой-то элемент бизнес-схем на отвлеченном материале.

Потому что, как только мы берем какой-то конкретный материал из деятельности конкретной компании, мы, во-первых, рискуем потерей экспертности, а во-вторых, выходим за рамки игры. Такой подход работает, только если в экспертах сам хозяин компании. У нас был случай, когда участники пытались говорить, что какое-то действие неправильное. Приходил эксперт и говорил: они правы.

Мы можем воспроизвести деятельностные процессы компании, при этом предприниматель не потратит на издержки ни копейки. Он не можут поместить коллектив в реальную деятельность, потому что он рискует. Если будет провал, то он будет реальным. Деньги-то он вкладывает реальные.

Когда мы эту деятельность «упаковываем» в игру на отвлеченный материал, то мы экономим на рисках, потому что игровые провалы стоят игровых денег. Во-вторых, резко «сжимается» время, потому что игра — она быстрая. То, что в жизни происходит за несколько лет, можно упаковать в игру на несколько часов.

По тому, что люди делают в игре, видно, что они будут делать, потому что они воспроизводят то, что они умеют. Игра может быть абсолютно отвлеченной, но, если человек не владеет деловой коммуникацией, он не сможет написать телеграмму в космостанцию, например. Или не сможет написать ее понятно. Все «разрывы» в коммуникации «всплывают», их можно обсуждать.

— Как игровые компании подбирают продукт для клиентов?

— Есть заказчик прямой и непрямой. Когда приходит прямой заказчик, он рассказывает, что у него «болит», и может так оказаться, что ему и не нужна игра для решения проблемы.

Прийти с игрой в ситуацию, где игра не нужна, это не только не сделать свою работу, но и поломать все внутри.

У нас были рискованные ситуации, когда мы приходили и начинали делать то, что умеем, а оказывалось, что условий для этого просто нет. Мы работаем либо с коллективом, либо с деятельностью. Либо с коллективом в деятельности. А мы пришли в ситуацию, когда нет ни коллектива, ни деятельности. Это студенты первого курса в самом начале учебного года. Нет никакого образовательного эффекта.

Есть вторая ситуация, когда заказчик опосредованный. Человек ведет какую-то программу и понимает, что ему не хватает определенного инструмента. Игропрактические центр могут предложить такой инструмент, с результатами которого менеджмент сможет работать дальше.

— Как текущая экономическая ситуация отразилась на игропрактических компаниях?

— Компании отрасли, зачастую, работают по проектному принципу. Если посмотреть, то у нас за 2015 год заказов примерно в 1,5−2 раза больше, чем в прошлом году. Работы в кризис, определенно, стало больше.

Объясняется это просто — люди пытаются найти новые ходы, потому что старые уже не работают.

Можно сколько угодно пробовать старые методы, но они не дадут прежнего эффекта.

В Татарстане работат
ь достаточно сложно, потому что в республике, по нашему опыту, такого рынка практически нет.

Есть понятный сегмент подготовки чиновников, игровые программы там используются активно.

Есть крупный бизнес, который предпочитает работать с крупными брендами. Малые компании мало знают. Были случаи, когда на нас выходили через Москву. В итоге мы работали под брендом АСИ и других организаций.

Совершенно новые проекты — это программа управления талантами. Татарстанская программа, но развитие она получила только на данный момент.

Средний бизнес обращался к нам до кризиса 2008 года, потом рынок значительно поредел. Часть кадрового консалтинга этот кризис похоронил.

Есть государственные программы поддержки малого и среднего бизнеса, по которым мы проводим обучение для предпринимателей.

Надо четко понимать: игру не получается продавать как пирожок. Игра — продукт очень сложный. Его нельзя поставить на полку, обозначив цену.

— Расскажите, как игропрактическая компания может работать в сфере образования?

— Мы работаем, в основном, с допобразованием, с основным образованием работать можно только выборочно. С вузами в этом вопросе проще. Со школами очень тяжело.

Потому что в РТ нет технологии подготовки специалистов по играм. Пока в 90% случаев это личное искусство, которое человек нарабатывает. Есть опыт подготовки людей для работы в игровых ситуациях, но под руководством специалиста. Мы не можем десантировать в каждую школу по игротехнику, как это сделали с психологами.

Нет и технологий. В психологии есть определенные освоенные методики, по которым человек работает, которые обозначают ему границы деятельности. С игрой несколько сложнее. Во-первых, работа с детьми методом игры это всегда риск потери статуса. Вся система образования держится на «растяжке» статуса педагог-ученик.

Если я допустил нарушение субординации, у меня в классе начнется страшный бардак. Поэтому самая страшная ситуация для учителя в школе — потерять эту статусную растяжку. Работать в новом формате могут либо педагоги-новаторы, либо энтузиасты. Потому что никто из коллег часто не понимает, что они делают.

Для педагога, чтобы выдержать свой статус, нужно из себя что-то реально представлять. А не держаться за лычку. Это ситуация, которая всегда сносит «растяжку». Игра всегда сносит эти рамки. Чтобы работать с игрой, нельзя работать с ней с позиции педагога, нужно входить в эту игру.

Либо, я должен учеников, с которыми я играю, поднять на свой уровень, либо я должен опуститься до их уровня. Но, во-первых, это полностью разрушит мою деятельностную «растяжку», во-вторых, я тут же потеряю управление, потому что не факт, что я буду самым эффективным.

Может так оказаться, что классом будет управлять какой-то двоечник, а не я.

— Нужно ли вообще что-то подобное в российских школах?

— В школе, как в системе, не понятно. Любые нововведения в системе требуют реформы образования. Реформа образования — вещь запредельно сложная. Как показывает наша практика, время планирования у человека, в бизнесе, в том числе, это год. Ребенок, он как десять лет взрослел, так он десять лет и взрослеет. Каким образом можно провести реформу образования за два года? Никаким. Ее нужно планировать лет на двадцать. Сейчас таких компетенций нет ни у кого в мире.

Я так понимаю, что это вполне осознанное решение. Система есть, дети заняты, обеспечен протокол безопасности. А дальше, кому нужно образование? Позиционирование образования как науки сыграло очень смешную ситуацию: кто покупатель? Ребенок, нет. Родитель, тоже нет. Услуга есть, а пользователя нет.

— Нужна ли вообще такая специальность игротехник, и где, как вы считаете, ее могли бы преподавать?

— Специальность нужна, ну, даже потому, что на некоторые проекты нужно было «поднять по тревоге» 50−60 человек. Даже в масштабах Москвы мы не смогли этого сделать. Хотя, в Москве живет около 30 тыс. «ролевиков». Но людей, которые могли бы включиться в проект, нет.

В АСИ сейчас есть школа, они пытаются делать площадку для подготовки игротехников. У них была школа подготовки модераторов форсайтов, потому что им нужно было подготовить порядка полусотни человек на Форсайт-флот этого года. Их отсеили из 250 человек. Сейчас с ребятами, которые прошли эту «молотилку», проходит обучение работе с играми.

— Насколько мы отстали от Запада в этом плане?

Мы от Запада по другую сторону монеты. Там есть один мощный феномен в обществе. Любая деятельность начинается с самодеятельности, и если эта штука хоть чуть-чуть позволяет генерить прибыль, она немедленно оформляется в бизнес.

Это идеально подходит для отдыха семьи среднего класса. Потому что я, папа, покупаю комплект игры. Мне самому в голову не придет что-то такое придумывать. А ребенку, которому четырнадцать лет, очень интересно, и это возможность провести время с отцом, поговорить.

Вторая часть этого движения — клубы. В России нет ничего подобного. Нет практики упаковки таких вещей в бизнес. С одной стороны, это не позволяет игропрактическим компаниям серьезно коммерциализироваться. Это барьер для продаж. Потому что, мы непонятно что продаем. А с другой стороны — позволяет делать вещи, которые в бизнесе никогда не будут делаться.

— Какие самые простые вещи вы можете предложить предпринимателям? Как вообще понять, что игра может помочь компании с решением какой-то конкретной задачи?

— У нас есть ряд игр, которые мы отдаем бесплатно. Можно просто прийти и забрать. Для этого нужно, хотя бы один раз, в эту игру сыграть. В чем сложность игры: я не могу написать ее краткое содержание на этикетке. Нужно попробовать сыграть в нее и все. Это не всегда принимается. Игра это небезопасный инструмент.

Стихийный игротехник может компанию, наоборот, развалить: то, что сегодня работает, может перестать работать.

Даже психологическая самодиагностика это очень интересная штука. Можно ведь себя много, в чем убедить, и долго потом лечиться. Простых решений, к сожалению, нет. Я могу назвать сферы, с которыми работают игропрактические центры — проектные компетенции, формирование коллектива под деятельностную задачу, управленческие форматы.

С одной стороны, игра — интересная вещь, с другой, самая тонкая, потому что собственник, который допускает игру на свое предприятие, допускает людей к рычагам управления.

Это очень большой риск, потому что должно быть определенное доверие. То есть, я пришел в коллектив, сделал что-то, и коллектив понял, что «главный» — не главный, причем, понял это деятельностно, реально. Поэтому часть заказчиков мы сами убираем из игры. Потому что провал в игре, и статус поменяется.

И тяжелее всего осваивать «разбор полетов», потому что сама по себе игра — непродуктивна. Ее можно провести и все. А для того, чтобы она имела эффект, требуется выстроить определенную форму, то, что мы называем игровым проектом. По меньшей мере, это обсуждение после игры того, что на ней произошло.

И для того, чтобы вести это обсуждение, нужны очень серьезные квалификации.

Беседовала Карина Каримова