— Какие аспекты экономики Татарстана Вы считаете наиболее сильными?

— Есть ощущение, что республика самодостаточна, сконцентрирована на себе. Сейчас в том мире, в котором мы живем, когда очень большая нестабильность, сильно меняются внешние условия, это, наверное, является положительным фактором.

У республики есть богатые источники внутренних ресурсов, и, как я понимаю, эти средства в значительной степени используются для финансирования попыток технологических прорывов, здесь создаются экономические зоны.

Попытка максимально нефтяное благосостояние трансформировать в более конкурентный сектор, думаю, это вполне понятный опыт. По ощущению, самое главное, что республика меньше затронута внешними факторами. Я когда езжу в другие регионы, замечаю, что там очень большая чувствительность и к валютному курсу, и к тому, что происходит в соседних регионах, странах, у вас в общем ощущение своего микроклимата — и это плюс.

Читайте также:

Наталия Орлова, часть I: «Чем дольше будем откладывать повышение налогов, тем сильнее они могут вырасти»

— А в чем уязвимость экономики нашего региона?

— Это зависит от того, как будет складываться ситуация вовне. Когда регион сконцентрирован на себе, в этом есть и минусы, потому что меньше вариантов роста, связанных с кооперацией, с разделением труда.

Мировая экономика сейчас становится более самодостаточной, поэтому то, что происходит у вас в республике, является нормальной в мировом масштабе. Через какое-то время будет фаза более быстрого роста, большей кооперации, и тогда это может стать минусом, потому что часто закрытый регион, закрытая экономика немного запаздывает за какими-то внешними тенденциями.

— Какое значение в сегодняшних условиях для экономики региона имеют особые экономические зоны?

— В масштабах российской экономики экономические зоны это не тема. Не могу сказать, что я на макроэкономическом уровне ощущаю их влияние. Скорее, это какие-то пилотные проекты, где разные компании могут тестировать свои идеи. Это с точки зрения компаний неплохо, и с точки зрения региона тоже, потому что позволяет привлечь бизнес.

Но пока мы не можем говорить, что в масштабах страны экономические зоны являются источниками роста.

— В ОЭЗ «Алабуга» действует ряд предприятий турецких инвесторов. Каковы перспективы их развития с учетом внешнеполитического контекста?

— Сейчас во всем мире возникает рост протекционизма. У Дональда Трампа очень протекционистская риторика: он хочет, чтобы американские капиталы вернулись в США, создавать рабочие места и так далее. Это общая тенденция: каждая страна хочет посмотреть внутрь самой себя, сфокусироваться на своих внутренних аспектах.

Стратегия России такова, что ставка делается на использование российских капиталов. Неслучайно мы последние два года обсуждаем тему деофшоризации, то есть Россия, что называется, в мейнстриме мировой экономики: мы тоже хотим, чтобы российские капиталы больше работали внутри страны, поэтому сейчас ставка делается не на иностранные капиталы, а на российские.

С другой стороны, что интересно, я слышу от иностранных инвесторов, что у них тоже меняется концепция: раньше, приходя в страну, они смотрели, насколько она конкурента с точки зрения рабочих рук и пытались понять, как они, создавая в ней производство, могут это производство встроить в свои цепочки мирового сбыта. Сейчас иностранные инвесторы, работая в какой-либо стране, пытаются в первую очередь оценить потенциал продаж своих товаров в этой экономике.

То есть от модели, когда иностранные компании товар производили в стране с дешевыми трудовыми ресурсами и продавали его куда-то вовне, мы движемся к модели, когда иностранные производители будут пытаться максимально локализовать продажи своего товара.

Иностранцы будут ориентироваться на те рынки, где высокий спрос на их товары, а не на те, где дешевая рабочая сила — модель поменялась.

Получается, каждая страна сталкивается с иностранцами, которые хотят продавать здесь свои товары, и, с другой стороны, с необходимостью поддерживать отечественных производителей. Поэтому идея привлечения иностранных инвесторов сегодня становится не очень актуальной.

Не говоря уже о том, что для того, чтобы их пускать, надо иметь очень четкое видение, в какие сектора мы хотим западные деньги пустить, зачем они нам нужны, какой потенциал мы видим. И все эти ответы должны быть получены еще на нулевом уровне, до того, как проект начал реализовываться.

— Как Вы оцениваете саму идею ОЭЗ «Иннополис» и ее реализацию? Претензии России, в частности Татарстана, на конкуренцию с мировыми компаниями на рынке IT-технологий обоснованы?

— В России высокий уровень человеческого капитала. На мой взгляд, нет ограничений для развития новых технологий. Но беспокойство вызывает запрос, потому что на Западе запрос на новые технологи формулируется компаниями, конкурентным сектором, который пытается таким образом оптимизировать издержки.

У нас этот запрос часто приходит от государства или от государственных игроков. Соответственно, нельзя сказать, что интерес таких заказчиков к инновациям определяется боязнью потерять свое место на рынке. Поэтому возникает вопрос: в какой степени инвестиции в новые технологии обусловлены спросом бизнес-среды.

С другой стороны, любые инвестиции в технологии — это рискованные проекты, очевидно, что и на Западе не все из них сработают. И когда эти инвестиции делают государственные игроки, они могут тратить гораздо большие бюджеты, и соответственно, убытки в случае неудачи будут больше, чем если бы это делали частные небольшие компании. Это вопрос издержек. В России в целом процесс такой же, как в мире, просто у нас он более дорогостоящий.

— В конце октября кластер «ИнноКам» в числе 11 проектов вошел в список приоритетного проекта минэкономразвития РФ. Насколько оправдана поддержка кластера?

— Я вообще считаю, что поддержка на федеральном уровне каких-либо компаний не очень оправдана. Есть определенные направления, скажем, атомная промышленность, где государство присутствует. Но зачем поддерживать, к примеру, крупных автопроизводителей, мне непонятно, потому что это конкурентный рынок.

Либо компания должна быть конкурентоспособной, либо должна уходить с рынка или с кем-то сливаться, искать иную нишу.

Мне кажется, это отголосок эпохи, когда у нас было много денег и правительство поддерживало разные компании. Кроме того, мы тратим все больше денег из резервного фонда.

Думаю, будет назревать конфликт между государственными компаниями и государством, потому что компании будут оказывать давление с целью получить поддержку, а бюджет будет все больше стремиться к экономии. Если не заставлять госкомпании становиться более рыночными, они будут по привычке стараться опираться на бюджет.

— Как Вы оцениваете долгосрочные перспективы экономического развития Татарстана?

— Татарстан — в определенной степени это особая история, прежде всего, потому что у республики есть свои финансовые ресурсы. Я имею в виду компании, которые здесь работают, у них локализовано производство, они являются налогоплательщиками в местный бюджет, который имеет определенную степень независимости. Как мне представляется, определенная возможность маневра в республике есть, и здесь вопрос, насколько быстро руководство республики посчитает необходимым делать экономику конкурентной.

Но, к сожалению, сейчас, когда мировая экономика не растет и сжимается мировая торговля, идея формирования тепличных условий для новых инновационных компаний внутри экономики достаточно рискованна.

— А каков внешний контекст?

— До лета в мире была такая картина: ощущение стагнации, мировая экономика и торговля двигались в боковом тренде, мы замерли в таком не очень хорошем, но в равновесии.

Но ситуация изменилась: Brexit, победа Трампа — это все сигналы того, что страны теперь будут сфокусированы на себе. В следующем году пройдут выборы во Франции и в Германии, если там будет приход к власти националистов, это будет означать, что мировая экономика не просто будет в боковом тренде, а видимо будет сжиматься, потому что крупные страны могут проводить все более протекционистские политики.

Сейчас в мире актуальна такая тема: есть ВТО, которое регулирует тарифы, но за последние пять лет наблюдается рост нетарифных ограничений, если в 2010 году их было 100−150, то сейчас их более 1000, мир становится более сегментированным, страны начинают меньше торговать, а значит, финансовые потоки сжимаются, это проблема мировых финансовых рынков. Я бы сказала, что мы сейчас входим в новую реальность, и она похожа на 30-е годы прошлого века, когда были конкурентные девальвации, когда после великой депрессии в США каждая страна выбирала свою траекторию: Германия ввела ограничения на движение капитала, Великобритания девальвировала, Франция оставалась в «золотом стандарте», пыталась как-то с США конкурировать — кто в лес, кто по дрова. Вот сейчас мир, видимо, входит в похожую ситуацию. И она для роста неблагоприятна.

Это внешний контекст.

Россия также не очень комфортно себя чувствует на этом фоне: экономика сейчас не может генерировать рост, программы реформ у нас нет, и мы не можем ее сформировать, потому что не понимаем, как мир будет выглядеть, можем ли мы ориентироваться на Китай, или он через пару лет замедлится, и там будет кризис.

На Европу и США нам трудно ориентироваться из-за санкций, в итоге вопрос реформы остается подвешенным, непонятно, в каком контексте мы хотим ее реализовывать.

И эта проблема касается как всей экономики в целом, так и отдельных регионов, из которых она складывается.

Беседовала Нина Максимова