— Для начала хотелось бы понять, почему вы решили работать в России?

— Не в этот раз, а вообще?

— Да.

— Ну, тогда это долгая история. Я заинтересовался Россией, когда учился в университете. Даже еще раньше. В школе у меня был преподаватель латинского языка, который также преподавал русский язык. Это было во времена президентства Рейгана. У Рейгана была известная речь об «Империи зла», имелся в виду Советский Союз. Мне стало любопытно, как может существовать «Империя зла»? Там что, все люди злые? Что это значит, там же есть дети? Я заинтересовался политикой и решил учить русский. У меня стало получаться, и я продолжал учить [язык] в университете. В 1987 году с группой студентов впервые приехал в Россию, в Ленинград. Группа разделилась: либо появилась любовь и страсть [по отношению к России], либо отторжение. Я попал в первую категорию.

У меня появилось много друзей. Потом я поступил в аспирантуру. Сразу после распада Союза получил здесь работу в крупной американской компании, связанной с высокими технологиями, инжинирингом. В ней я проработал около восьми лет.

— Какие первые впечатления были от работы в России?

— Работа была очень интересная. Мы пытались создать в России компанию западного образца, с западным духом, которая занималась технологиями. Клиенты, заказчики были в области конверсии и научных разработок. Подобных прецедентов до этого не было. Мы выстраивали отношения с министерствами, искали партнеров, вели переговоры. Начинали с самых базовых вещей: что такое контракт, что такое экспортный контроль, как строятся отношения по контрактной работе с учеными в разработке новых технологий. И результаты были приличные, в течение 90-х годов компания росла.

— Общались с бюрократами, прецедентов, говорите, не было. Неужели все было так просто?

—  Конечно, проблем было достаточно много, но все они так или иначе были решены.

— В этот раз, почему решили остаться и работать в «Сколково»?

— Я занимался разработкой и коммерциализацией технологий. Это был некий посевной фонд, [который занимался] выводом технологий на рынок. Результаты были хорошие, и мы с партнером решили создать свою компанию. Мы сами вкладывали в проекты стартаперов, писали им бизнес-планы, собирали команды, привлекали деньги у инвесторов [для развития] этих компаний. И когда возникла перспектива работать в бизнес-школе «Сколково», я заинтересовался. Поскольку мне нравится предпринимательская деятельность!

В России инновации в предпринимательской деятельности, да и в целом инновационная деятельность, связаны на данном этапе с большим количеством проблем. Несмотря на то, что выделяется много ресурсов, внимания, поддержки от правительства. И это довольно сложная проблема для страны и довольно важная. Мы обсуждали с руководством школы вопросы предпринимательства и стартапов и мне стало интересно попробовать вместе с ними, создать здесь что-то уникальное.

— А в чем проблема на ваш взгляд? Деньги, которые выделяются, идут не в том направлении?

— Я не могу говорить обо всех программах [поддержки], наверное, какие-то из них полезны и нужны. Но все хотят результатов — больших и сразу. А когда мы обсуждаем вопрос инноваций — то все не так быстро. Мы начинаем с маленьких идей, находим для них рынки, а дальше выращиваем эти идеи. Что я вижу в последние годы? Появляются молодые люди с большими желаниями, создаются инкубаторы, технопарки, открываются программы поощрения [начинающих предпринимателей]. Но многие компании, которые получают гранты, — это так называемый copycat. Они копируют западные модели, что, безусловно, прибыльно. Но если какие-то тренды заимствуются из Кремниевой долины, то западные группы и лидируют, они на ведущей части волны, а Россия, [копируя], катается по этой волне. Относиться к этому можно двояко, это может быть хорошо и очень нужно, так как позволяет зарабатывать неплохие деньги. Но ведь это игнорирует ту мощь и потенциал, которые есть у России в инновациях. Мы фактически не открыли замок инноваций в стране.

— Как этот замок можно открыть?

— Это непростой вопрос. Его можно открыть. У нас есть некое наследство того, что было в Советском Союзе. Есть огромный научно-технический комплекс, который не реформирован, исторически отрезан от экономики. И, слава богу, этот сектор теперь финансируется. Есть гранты, программы поддержки. Но все-таки самая основная проблема, которую мы можем помочь решить: сами ученые пытаются выдвигать свои идеи на рынки с большим трудом. Когда я возглавил с американской стороны Международный научно-технический центр (International Science and Technology Center) с 2002 по 2005 год, я там создал эту программу, [которая занималась коммерциализацией проектов]. У нас было много ученых с идеями. Наша проблема в том, что у нас не хватило менеджеров, предпринимателей, которые согласились бы работать с этими учеными, чтобы развивать эти продукты, довести их до ума.

— А на базе «Сколково»?

— «Сколково» — это противоположная сторона вопроса. Наши студенты — это растущий класс менеджеров и предпринимателей. Плюс, мы можем найти тысячи, десятки тысяч ученых с хорошими идеями, которые имеют на самом деле хороший научно-технический потенциал. То есть это великолепная возможность создать синергию между студентами-менеджерами и учеными. Создавать команду из управленческого персонала.

— Но ваше подразделение занимается проектами студентов, а не ученых?

— По идее, придумывать свои идеи — не задача студентов, которые имеют гуманитарное образование. Здесь важно привлекать ученых. Поэтому создавать поток проектов, [обдумывать] идеи новых компаний мы будем, работая с научными институтами, стратегическими вузами.

— А студенты уже будут заниматься только управлением и продвижением?

— Мы будем пытаться организовать некое, назовем это, «сводничество» между студентами и технарями. Я думаю, что молодые ученые могут стать хорошими партнерами для наших студентов.

— То есть ваша задача создать на базе «Сколково» экосистему. Из чего она будет состоять?

— В этой экосистеме много составляющих. В прошедшую пятницу мы провели первую встречу предпринимательского клуба. Он открыт для участия. В основном туда будут входить студенты и выпускники «Сколково», друзья школы и приглашенные люди. В течение года я планирую организовать некие воркшопы, на которых участники будут вместе прорабатывать различные кейсы, решая вопросы взаимодействия технических составляющих с маркетинговыми и т. д.

— Вы будете прививать студентам нюх, что вот этот проект хороший и в него надо вкладываться? В чем ваша задача?

— Наша задача в том, чтобы не только дать образование в классическом понимании, мы делаем акцент на experiential learning, на практическом обучении. Мы даем задание, помогаем развивать их проекты, искать проекты, учим, как подойти к вопросу оценки проектов, понять плюсы-минусы, оценивать риски. Кроме того, на кампусе «Сколково» есть бизнес-инкубатор, своего рода предпринимательский клуб, где, помимо внешних арендаторов, могут находиться, и даже уже находятся, компании под управлением наших выпускников.

Уже сейчас на программе MBA активно развивается менторство, когда студенты общаются с партнерами-учредителями школы, обсуждая свои проекты и идеи. И мы планируем расширять это направление именно в рамках стартап-модуля, привлекая к участию сериальных CEO и опытных предпринимателей, которые имеют большой опыт и готовы им делиться. Они будут помогать студентам не совершать ошибки, которые, может быть, сами совершали, создавать условия для работы.

— С кем-нибудь уже договорились?

— Пока об этом говорить рано, я здесь месяц. И стартап-модуль начнется у студентов только в октябре. Но, безусловно, есть уже определенный перечень лиц и компаний, многие будут из Соединенных Штатов, но я надеюсь, что и в России, Европе соберем таких бизнес-лидеров.

— Но в России кого из стартаперов вы считаете примером для подражания? У кого наиболее успешные стартапы, кто мог бы стать ментором для ваших студентов?

— Мы хотим привлечь специалистов и бизнес-лидеров из разных областей. Чтобы это были люди из биотехнологий, которые понимают в нанотехнологиях, материаловедении, ИТ, различных услугах. В пятницу, например, на наш предпринимательский клуб приезжал президент компании Terralink Ран Люэн. У студентов множество вопросов: о том, как конкретные люди решали проблемы реальной жизни, как вырастили компанию, предоставляющую ИТ-услуги, — и возможность их лично задать, получив ответы, полезна.

— Как думаете, какие проекты будут преобладать в вашем инкубаторе?

— Поначалу строгой специализации не будет, ее просто не может быть, потому что очень много областей, где российская наука занимает ведущие позиции. Должен быть широкий спектр по оказанию услуг, может быть, консалтинг, финансы. Думаю, что финансовые технологии очень перспективны для России. Я очень симпатизирую развитию батарейной технологии для сотовых телефонов, для автомобилей, мобильного применения. Поэтому мы будем стремиться покрывать различные направления.

— Сейчас венчурные капиталисты охотно выделяют деньги на ИТ-проекты, нет ли риска однобокого развития?

— Риск такой есть, я согласен. На кампусе школы образован венчурный фонд «Сколково-Роснано», и мы будем подбирать проекты для этого фонда. На мой взгляд, венчурный бизнес в России очень рано пошел. Мы видим общую тенденцию в России — много фондов, много доступных денег, и качество проектов в этих фондах довольно низкое.

— За счет низкой доступности денег?

— За счет того, что нет механизмов развития проектов на ранней стадии. В Америке ученые растут в условиях капитализма, он у них в крови. Бывают, конечно, исключения, но в целом ученые практически всегда плохие бизнесмены, поэтому важно взаимодействие. На Западе оно отлажено, у нас — нет механизма, как довести технологию до ума, избежать барьеров выведения [товара, услуги] на рынки. Существует масса примеров неудачных проектов, провалившихся по глупым причинам, которых можно было бы избежать. Но нет этой среды. Мало механизмов, чтобы развивать проекты на ранней стадии.

Если сравнивать, то в России к венчурным капиталистам приходит условно 5−10 успешных суперпроектов, которые были бы достойны венчурных инвестиций, но как правило инвестору приходится долго искать такие проекты. На Западе хороших бизнес-планов приходит сотня каждую неделю, и из них выбирается лучшее. Из ста набирают портфель из 10: семь из них будет неудачных, зато три станут очень удачными, будет достаточно денег, чтобы выйти из фонда с прибылью. Здесь этого пока нет. Вообще я не знаю примеров, чтобы венчурный фонд закрылся с прибылью в России, но, может, я просто не в курсе.

Вопрос посевных фондов, которые будут готовы вкладывать на начальной стадии, это чрезвычайно важно сейчас. Поэтому хотелось бы создать именно такой фонд здесь.

— Финансированием проектов будет заниматься только совместный фонд с «Роснано»?

— Вопрос финансирования начинающих компаний пока окончательно не решен. Я уже рассказал о существующем фонде «Сколково-Роснано», плюс мы работаем над привлечением других инвесторов. Как известно, каждый стартап финансируют friends family and fools. Звучит немного смешно, но так и бывает. А вообще, главное ведь даже не средства, не деньги, а качество стартапа.

— Какие особенности российского рынка будет учитывать ваша программа?

— У нас заключительный модуль программы MBA посвящается стартапам. В этом модуле мы рассказываем студентам, как стать независимыми предпринимателями. Как управлять рисками, как построить бизнес-модель, написать бизнес-план, как четко описать модель и понимать все аспекты бизнеса, как создать команду. Ошибочно считать, что Microsoft строил один Билл Гейтс. Кто-то должен быть главнокомандующим, кто-то должен развивать продукт, кто-то заниматься маркетингом. Важно знать, как управлять конфликтами в растущей организации, как общаться с партнерами, с инвесторами и т. д.

— Я все-таки говорила о другом. Многие российские бизнес-школы, какого уровня они бы не были, называют одним из своих преимуществ по сравнению с западными школами то, что они знают специфику рынка, учат работать с чиновниками. Я как раз спрашивала об этих локальных сложностях, а не о проблемах, которые возникают повсеместно.

— Здесь преимущество «Сколково» в том, что обучение идет через действие — learning by doing. Студенты делают в процессе учебы пять проектов: проект в государственной сфере в России, корпоративный проект в одной из стран БРИК и затем опять же в России, потом в США, а завершающий аккорд — работа над собственным стартапом. Если бы мы чисто занимались подготовкой студентов к российской реальности, то это была бы только часть проблемы. Инновационные компании, да и в целом технологии по определению не имеют границ. Если компания будет расти только на российском рынке, то это будет довольно маленькая компания. Так или иначе, она будет сталкиваться с международными проблемами. Мы учим не только российской специфике, а как расти за ее пределами, как думать глобально.

— А вы сами часто общаетесь с чиновниками в России?

— Раньше чаще. Но сейчас тоже буду.

— Не возникало проблем?

— (Смеется.) Проблемы всегда есть.

— Сегодня людям, которые занимаются предпринимательством, нужна поддержка государства? В чем она может выражаться?

— С одной стороны, для предпринимателей участие в их проектах государства может казаться противным. И многие не хотят быть связаны с властями. С другой стороны, государство играет важную роль. Вот вопрос, как его структурировать? Это [может быть] государственно-частное партнерство, где главную роль играют не чиновники и бюрократы. Есть человек из частного бизнеса, который понимает проблемы стартапа.

Мне кажется, решить проблему по-крупному, инвестировать миллиарды в каких-то больших программах — не всегда самое эффективное. Хорошие, потенциальные инноваторы, предприниматели, ученые, инженеры находятся по всей территории России, соответственно проблема должна решиться на локальном уровне, небольшими фондами. Не миллиардами. На моем опыте небольшие проекты стоимостью $ 100 000−200 000 могут достичь очень больших результатов небольшими дозами [вливаний] на местном уровне.

— Что это за примеры?

— Мы в МНТЦ организовали в первые пару лет программы коммерциализации 7−8 компаний, создав в процессе более 350 рабочих мест. Как раз [это была] ранняя стадия поддержки компаний в области хайтек.

— Не назовете, что за компании?

— Например, компания Vocco на базе Волгоградского химического комбината. Они производили невоспламеняющиеся ткани, которые используются в поездах, самолетах. Английская компания, стратегический партнер, инвестировала деньги, и теперь они успешно совместно развивают продукт, экспортируют его. Материал продается и в Европе, и в Индии.

— Вы прежде в своих проектах работали только с иностранными партнерами?

— И с российскими тоже. Тут важно понимать, что выгоднее для бизнеса в каждом конкретном случае. Если мы не будем форсировать, то [компания] будет [развиваться] только в России и больше нигде. Это наивный подход. Мы работаем там, где выгодно. Если мы находим партнера в Португалии и Индии, то мы должны быть там, где лучше для бизнеса.

— На что сейчас ориентируются иностранные инвесторы?

— Каждый инвестор, каждый фонд имеет свои желания. Кому-то интересны зеленые технологии, кому-то ИТ, медиа. Много инвестиций идет в ИТ, но сейчас уже известно, что рынок переоценен.

— Нет ли сейчас кризиса идей стартап-проектов?

— Я бы сказал, [что проблема] не в кризисе идей. Это такой субъективный вопрос. Можно прийти в бизнес-инкубатор в Москве, и вероятнее всего вам скажут, [что кризиса] нет. Проблема скорее в том, что к столу приглашаются не те люди, которые занимались бы развитием, выращиванием идеи.

— Нередко в регионах в бизнес-инкубаторы заселяются проекты чиновников: осваиваются территории, чтобы здание не пустовало.

— Да, если бизнес-инкубатор — это игра с недвижимостью, арендой, то это проигрышный вариант, который не даст хорошего результата России. Требуется активная работа. Нужен инкубатор, который поделит риск с предпринимателем. Но здесь много проблем и много вопросов, которые требуют решения. На Западе существует модель успешных бизнес-инкубаторов, но там и среда другая. Почему они там такие успешные? Потому что находятся в середине кластера, где есть много идей. К ним попадают сотни, тысячи заявок, и из них выбирают. Работая с качественными стартапами там, где есть большая концентрация проектов, они способны инвестировать небольшие деньги и выращивать компании с большим процентом успеха. Это усиливает их позиции.

Мы можем кое-что перенять из этого опыта, но у России должна быть другая модель. Тоже должен быть подбор проектов и деление опыта и риска, привлечение специалистов, менторов, юристов, бизнесменов. Важен начальный этап, когда технология не находит применения. Есть масса примеров, когда сами ученые считают, если они знают свою технологию, то бизнес не так сложно осваивать. Но это не так. Из ученого не получается хороший бизнесмен, как правило. Поэтому надо изучать рыночное применение, чтобы это делали бизнесмены, а не ученые. Понятно почему в России этого пока не произошло; слишком легко делаются деньги в других местах: продажи, рестораны. Но здесь [в инновационном бизнесе] более интересно, требуется больше интеллектуальных затрат, чем чисто в коммерции.

— Подбором стартап-проектов вы сами будете заниматься?

— Это комплексный процесс, в котором будут участвовать многие, в том числе и я. Сейчас наша первоочередная задача — заручиться поддержкой вузов, создать хорошие связи. И мы уже ведем ряд переговоров. Так что, я надеюсь, поток проектов будет хороший и из самых разных источников.

— А с кем ведете переговоры?

— Вот договоримся, тогда скажу.

— Какие основные проблемы видите у самих стартаперов, какие стереотипы существуют, кроме того, что хороший ученый и с бизнесом справится?

— Много стереотипов. Многие начинающие предприниматели и молодые ученые переоценивают стоимость своих ноу-хау. И это очень сложно сломать. Ученые типично хотят, чтобы им возместили все вклады в НИОКР за последние 20 лет. Конечно, это бред, это сырая технология, которую никто не купит. Сам по себе патент, ноу-хау мало что стоят. Стоит продукт, за который готовы платить покупатели. А вот как развивать это дальше — это уже искусство, а тем более, как это сделать хорошо. «Сколково» — это хорошая база для создания инновационных проектов, открытая всем идеям. Как все будет — время покажет. Пока мы только делаем первые шаги. Конкретные примеры, какие инвестиции были подняты, лучше будет обсуждать где-то через год.

— Вы сами на какой объем инвестиций рассчитываете?

— Допустим, студенты заканчивают MBA и запускают свои компании, им миллион долларов много, не знаю, как они могли бы его осваивать. Но $ 100 000−300 000 они могли бы освоить. Это как раз уровень посевной стадии инвестиций в России.

— Сколько времени выпускники могут оставаться в инкубаторе?

— Как только они начнут зарабатывать деньги, они должны уходить. Что касается сроков, конечно, надо, рассматривать каждую ситуацию отдельно.

— Есть какие-то проекты у выпускников, которые уже готовы работать в вашем инкубаторе?

— Есть интересный проект «Кнопка жизни». По сути, это аналог американского проекта по мобильной медицине. Представьте старушку, которая живет одна, она упала и не может встать… Что делать? Она нажимает кнопку — приезжает скорая помощь, родственники. Это даст возможность пенсионерам жить самостоятельно дольше. В Америке это распространенный вариант. Сейчас наши выпускники работают над внедрением проекта в России.

— Сейчас на каком уровне проект?

— Они получили первые инвестиции, ведут переговоры с различными участниками процесса. Думаю, они сейчас в годе от того, чтобы начать производить и продавать. В ближайшее время начнется пилотная фаза. Это довольно интересный проект.

— Но вот опять же это дублирование. Можно ли стимулировать инновации?

— Да. Но думаю, что на первых порах это сложнее, чем заимствование. Поэтому мы не можем отказаться от этого варианта, так как в нем есть необходимость. Но я бы хотел, чтобы инновационных проектов было бы большинство, может быть, пополам.

Slon.ru