Заслуженный артист России, народный артист Татарстана, один из самых востребованных теноров мира Ахмед Агади на Шаляпинском фестивале в этом году спел партии Пинкертона в «Мадам Баттерфлай» Джакомо Пуччини и Манрико в «Трубадуре» Джузеппе Верди, а также успел побывать в роли зрителя.

— Ахмед, позвольте Вас поздравить с юбилейным, двадцатым для Вас Шаляпинским фестивалем.

— Спасибо! Да, нынче у меня двойной юбилей: двадцать пять лет на оперной сцене и двадцать лет на фестивале в Казани.

— Вы уже можете писать историю фестиваля. Скажите, как за эти годы изменился наш оперный театр?

— Театр меняется в лучшую сторону. Необыкновенно вырос хор. Сейчас здесь очень хорошего уровня артисты хора: все голосистые, звучащие, и, что редкость, игровые. А ведь спектакль хорошо получается, когда играют все, не только солисты, но и хор. И вот здесь в Казани как раз такая ситуация: хор играет прекрасно, и при этом звучит великолепно.

Растет и оркестр. Тем более что здесь привлекают разных дирижеров. Когда двадцать лет назад я сюда приезжал, дирижировал в основном главный дирижер театра, а сейчас столько мастеров за время одного фестиваля успевают поработать, что остается только радоваться за театр и за публику.

Хорошо, что власти Татарстана помогают проводить этот фестиваль и ставить новые спектакли каждый год — это здорово! Такие роскошные постановки, с декорациями, костюмами, здесь появляются.

Мне посчастливилось нынче присутствовать на открытии фестиваля, а открывали его «Пиковой дамой», так в этом спектакле безумно дорогие декорации. Но зато, какие впечатления! Только открывается занавес, и глаз радуется, и ты чувствуешь себя в Петербурге, наполняешься духом этого города.

Счастливая публика казанская, что такую красоту может видеть.

— Значит, Вы нынче на фестивале успели побывать в роли зрителя?

— Да, я «Пиковую даму» посмотрел, потом спел партию Пинкертона в опере «Мадам Баттерфляй», и остался до «Трубадура». А пока ждал, посмотрел еще «Турандот», «Реквием» и «Евгения Онегина».

Такое редко бывает, обычно ведь поешь-поешь, потом сразу уезжаешь, а так хочется просто послушать ту или иную оперу, не думая о своей партии, наслаждаться музыкой, спектаклем.

Хотя, конечно, совсем отрешиться от партий не получается, невольно следишь и за каждой нотой, и за манерой игры, создания образа. Вообще сочетание актерского таланта и хорошего голоса — это дар божий, редкое сочетание, как, например, у Анны Нетребко: яркая внешность донской казачки и необыкновенная музыкальность. Она быстро учит партии, все точно, и голос необыкновенной красоты. При этом она актриса и играет на сцене бесподобно. Я много раз с ней пел и могу сказать, что она и человек чудесный: никакой звездности в ней нет, хотя она по-настоящему мировая звезда. Это, конечно, талант, как говорится, Бог поцеловал, но за таким исполнительским искусством стоит и очень большой труд.

— Глядя на Вас на сцене, каждый раз удивляешься органичности и какой-то радости исполнения, кажется, Вам это дается легче, чем многим…

— Я рос в большой семье, и из десяти детей только я родился с таким голосом, все остальные: кто тракторист, кто растениеводством занимается, скотоводством и так далее.

А у меня с детства была страсть к пению.

И как-то само собой пришло: все, что видишь, что чувствуешь в жизни, впитываешь и, будто хранишь в себе, а потом все эти впечатления передаешь со сцены. Возможно, отсюда ощущение легкости, о котором Вы говорите, мои роли пропитаны жизненными впечатлениями.

Но я, конечно, много работал, чтобы запеть.

Другое дело, что публика и не должна видеть «кухню» вокалиста, зритель хочет наслаждаться искусством. Иногда видишь, как артист выходит на сцену и сознательно работает вокально: эту ноту берет немного к носу, эту сверху и так далее, а где образ?! Зачем эти ноты, если они пустые?!

На сцене уже не вокалом надо занима
ться, а проживать судьбу своего героя.

Технику надо освоить заранее, чтобы потом она позволяла душу выразить в нотах, голосом показать, где любовь, где страсть или страдания — вот этим артист должен заниматься на сцене, а не вокальной техникой. Тогда публика будет тебе верить. Я стараюсь, чтобы публика не думала о технике и верила, что мне очень легко петь, хотя на самом деле внутри бывает такое волнение, что весь дрожишь. Так что эта легкость — как раз результат того, что проделана большая работа.

— «Трубадур» в постановке Ефима Майзеля, какое впечатление на Вас произвел?

— Мне очень понравилось с этим режиссером работать. Удивительно, насколько естественно он все поставил. Понимаете, рисунок каждой роли выстроен совершенно натурально, поэтому артисту удобно, не только двигаться на сцене, но и, самое главное, петь.

Условно: как мы в жизни шагаем, как садимся, опираясь на подлокотник кресла, вот так же все нюансы сценической жизни в этой постановке выписаны абсолютно натурально.

Такая режиссерская манера не часто сейчас встречается, чаще наоборот, как будто специально ставят так, чтобы певцам было неудобно, чтобы пришлось петь вверх ногами. Режиссеры ждут, что публика ахнет, а насколько это соответствует содержанию, уже не так важно.

В «Трубадуре» Майзеля все естественно. И технические ходы, и зрелищные, выразительные находки — все на своем месте и очень гармонично. Ефим Майзель очень интеллигентный человек, с ним было приятно работать.

Читайте также:

Ефим Майзель: «В Казани получился тот идеальный „Трубадур“, какого мне хотелось поставить»

— Ахмед, Вы называете Джакомо Пуччини своим любимым композитором, а с Джузеппе Верди у Вас какие отношения?

— Верди мне тоже очень нравится исполнять. У него много речитативов на одной ноте, часто хромающий ритм, очень много мелких слов, мелких нот. У Пуччини широкие фразы, а у Верди по-другому: основная работа заключается в том, чтобы чистенько спеть мелкие ноты. Над ролями в операх Верди работать надо долго, упорно, очень аккуратно все чистить.

— Сколько у Вас времени ушло на выстраивание роли Манрико?

— Где-то три месяца на то, чтобы выучить роль, и потом еще с режиссером работали — всего около четырех месяцев. Партию ведь мало выучить, ее надо впевать, чтобы она лилась свободно.

— В театре Вы петь начинаете еще в коридоре…

— Знаете, когда душа поет, то она хочет петь всегда. Я с пяти лет пою. А в театр входишь, знаешь, что впереди репетиция или спектакль, ты уже настроен на пение. К тому же в коридоре, в лестничном пролете всегда эхо, и я пою, чтобы убедиться, что голос в хорошем состоянии.

Несколько нот берешь, это помогает справиться с волнением, как самолеты проверяют перед взлетом, так же я проверяю голос, дыхание, и дальше иду уже радостный, знаю, что все будет нормально.

Легендарный тенор Сергей Яковлевич Лемешев заходил в театр и всегда тоже начинал петь, причем сразу брал высокие трудные ноты.

— Вы часто бываете в нашем городе, в Казани чувствуете себя гостем или уже как дома?

— Я безумно полюбил этот город. Если месяца два здесь не пою, то скучаю, начинаю сам звонить, спрашивать, почему меня не зовут сюда.

Я в ваш театр иду, как домой к родным. Здесь я всех полюбил.

Бывало, заходишь, уборщица моет пол, вдруг поднимает голову, здоровается со мной, говорит, что рада — как приятно, когда даже уборщица тебе рада! Казань тоже для меня уже как большой дом. И все краше становится с каждым годом. Очень люблю этот город в теплое время года, а еще осенью, в золоте…

Весной приеду сюда: буду петь свою любимую партию в опере «Любовь поэта». Она как будто специально для меня написана, я жалею, что ее пока не показывают в других театрах.

Партия довольно сложная и, самое главное, требует п олной отдачи, там нельзя расслабиться ни на секунду. В этом случае уж точно просто пение никому не нужно, необходимо глубоко войти в образ и прожить его. Я очень устаю после каждого исполнения, как будто проживаю жизнь Габдуллы Тукая.

Читайте также:

Шаляпинский фестиваль: что смотреть

Беседовала Нина Максимова

Фото: TatCenter.ru/kazan-opera.ru