Справка TatCenter.ru
Лада Лабзина — заслуженная артистка РТ, лауреат II Всероссийского конкурса органистов (Казань), дипломант Международного конкурса органистов (Швейцария), лауреат Международного конкурса органистов им. Ф. Листа (Венгрия), победитель II Международного конкурса органистов им. М. Таривердиева (Калининград, Россия) окончила Казанскую государственную консерваторию по классу органной интерпретации у профессора Рубина Абдуллина и по классу органной импровизации у профессора Олега Янченко.
Стажировалась в Голландии и в Германии. Доцент КГК им. Н. Жиганова успешно гастролирует во многих городах России, Германии, Швейцарии, Великобритании, Армении, Украине. Принимала участие в международных органных фестивалях во Франции, Азербайджане, России, а также в Первом международном фестивале «Джаз на большом органе» в Челябинске (2004).
Лада Владимировна, у Вас семья, Вы преподаете в консерватории, организуете консерваторские концерты по всей республике, а при этом еще и концертируете. То в Сибири, то в Поволжье, то в столицах, то в «заграницах»…
— Зачем мне эти концерты? Да, честно сказать, у меня настроение портится, когда нужно куда-то ехать: опять чужие люди, чужие города, чужие залы. Но… Представьте, сибирский город, на улице 32 градуса мороза, зал — битком. Пора начинать, а я после поезда так устала, что, кажется, и пальцем не шевельнуть. «Ну, и для чего ты, дорогуша, — думаю, — прикатила сюда через пол-России? У органа посидеть? Люди-то ждут». Начинаю играть, и уже через несколько тактов усталость куда-то отходит, душа раскрывается и заполняется такой мощной силой, что сдерживать ее в себе просто невозможно. Эта сила будто приподнимает тебя, и ты летаешь, планируешь легко и свободно в огромном, звенящем и светлом мире …
Вот, наверное, ради этого кайфа, ради этого ощущения свободного полета и едешь чёрт его знает куда в автобусе, поезде, самолете, на каких-то перекладных. А совсем даже не ради гонораров (кстати, абсолютно не адекватных ни физическим, ни душевным затратам музыканта, играющего серьезную музыку — прим. авт.), не ради преклонения публики или уважения коллег.
Как Вы относитесь к мнению, что играть на таком мощном инструменте как орган «не женское дело»?
— Это наш российский стереотип. В Европе женщина-органист — обычное дело. Ведь еще в Древней Греции на олимпиадах по органу женщины редко уступали мужчинам в мастерстве игры. Орган считается мужским инструментом не потому, что нужно с силой давить на клавиши, а потому, что это — инструмент огромный, полифонический, и органисту нужно иметь мужское полифоническое, архитектоническое мышление и сильную волю. И если женщина обладает такими качествами, то почему бы ей не играть на органе.
Вообще-то, это инструмент-оркестр, у него у самого очень сильная энергетика, и он живой, он дышит. У каждой трубы своя аура, а у каждого органа не только свой собственный облик, но и свой характер.
В Казани, например, один из красивейших в мире большой симфонический орган романтического направления, построенный в Голландии, вручную. Его инкрустированная отделка — верх совершенства, но по характеру это — монстр. Он может быть нежным и страшным, может и урчать, и рычать, но и мурлыкать. Далеко не каждому исполнителю удается его приручить, и бывает, что органист играет свое, а орган — свое (и это даже слышно).
Судя по Вашему, очень разнообразному, репертуару, с этим монстром Вы подружились, хотя и не производите впечатления «железной леди» …
— А я удачно маскируюсь (смеется). Да я эмоциональна, как может быть эмоциональной только женщина, но кто сказал, что мы не можем мыслить и по-мужски масштабно? Погружение с головой в проблему, переживания по поводу «бури в стакане» — это не мое. Я умею четко концентрироваться («отключая» при этом всяческие эмоции), вижу проблему «сверху», не выношу разболтанности и разгильдяйства. У меня в голове — бешеная полифония мыслей, что очень мешает просто жить, расслабляться, отдыхать, получать удовольствие сейчас, а не думать о будущем, «пролетая» настоящее. Но для моей профессии это хорошо.
Лада Владимировна, а как Вы стали музыкантом?
— Думаю, что иначе быть просто не могло. Оба наших рода (русский по папе, татарский по маме — прим. авт.) очень музыкальны. Некоторые его представители профессионально учились музыке, и все всегда пели. Русская родня пела широко, напевно, многоголосно, а татарская — тихо, сдержанно, но тоже очень красиво.
Сколько себя помню, я все время танцевала. Стаскивала с бабушкиной кровати покрывала, всякие накидушки, сооружала из них себе умопомрачительные наряды и что чувствовала, то и пыталась передать в танце. А еще, я пела. Я пе-е-ела, от души и во все горло: и татарские песни, и русские. Столько во мне музыки было! Ведь музыка внутри человека живет, а ему остается ее только воспроизвести. Вы не обращали внимания, как некоторые люди ходят, как работают, как разговаривают — сплошная музыка.
Я и до сих пор все время пою. Когда играю, когда со студентами занимаюсь. А недавно была на конкурсе органистов в Питере в качестве члена жюри. Так вот, три с половиной дня я только слушала, а у меня голос сел. Потому что я всегда про себя пою музыку, которую слышу, так, что у меня даже связки трепещут. А потом кашляю, как после «перепева».
Вообще родители собиралась отдать меня в хореографическое училище, но мне подарили игрушечное голубое пианино… Года же через два, на последнюю предпенсионную зарплату, дед купил мне «Сюиту» очень хорошего тона. Представляете, прихожу к нему в гости, а там — пианино! Бросилась к инструменту и стала изображать какие-то природные звуки (волны, шторм — прим. авт.) да так, чтобы симфонично получалось, «как в телевизоре». Меня от него еле оттащили. А потом отдали в музыкальную школу.
В девять лет, сама для себя решив, что буду музыкантом, я закончила школу, училище, поступила в консерваторию.
Занимались по классу органа?
— Нет, по классу фортепьяно. Орган (наш чешский, который теперь стоит в Органном зале Набережных Челнов) услышала лет в четырнадцать на концерте Леопольдаса Дигриса. Не помню, что он играл (кажется, эти сочинения я тоже сейчас играю), но впечатление было невероятным. У меня внутри все кричало: «Это — мое, моя музыка». Но тогда на этом все мое общение с органом закончилось. А на втором курсе консерватории моя приятельница-органистка попросила меня ассистировать ей во время концерта. Меня привели, поставили и показали, как это делать. Когда услышала музыку, подумала: «А почему это играет она, это же моя музыка, это я должна ее играть!».
Если Вы относитесь к инструменту как к живому существу, то какие чувства к нему испытываете?
— Прежде всего, огромную благодарность. Во-первых, наверное, за то, что он дал мне возможность импровизировать. Я люблю импровизировать, а импровизация — естество этого инструмента, потому что сама органная музыка из нее и возникла. Я больше тяготею к исполнительству, а сидеть, записывать музыку — и времени не хватает и как-то не совсем мое. Хотя мысль, что пора бы какие-то композиции и записать, мелькает все чаще.
Думаю, что так случится, но, боясь дилетантства и второсортности, время не тороплю. Однако небольшие импровизации на органе я записываю, в конкурсах участвовала, а на конкурсе органистов им. Ф. Листа в Венгрии даже золотую медаль получила за импровизацию. На том органе были и колокола, и колокольчики. Я использовала все возможности инструмента и — у меня все звенело. Говорят, что в этом колокольном звоне публика услышала державность, мощь, величие, и венгры назвали импровизацию «Музыка Кремля».
А, во-вторых… Я очень благодарна своим учителям: Резеде Газизовне Сабитовской и Рубину Кабировичу Абдуллину. Они не только учили меня профессии, но и правильному пониманию жизни, людей, они делились и делятся со мной своей мудростью. Но одним из главных моих учителей является орган, потому что все уроки, которые я извлекла для себя, так или иначе связаны с музыкой.
О каких уроках Вы говорите?
— Это не совсем уроки, а скорее некоторые жизненные постулаты, которые я сама себе доказала. Например, я играю и органную, и симфоническую музыку, и джаз. Естественно, занимаюсь переложением произведений для органа. Практически все у меня в рукописном виде (издать руки не доходят).
В 2002 году в Париже я играла собственное переложение для органа одного симфонического произведения русского композитора. После концерта ко мне подошел приятель — молодой органист из европейской страны и п опросил рукопись, чтобы исполнить мою транскрипцию на своем концерте русской музыки, взамен пообещав выслать ее компьютерный вариант. Мало того, что, конечно, я ничего не дождалась, но мой труд был сыгран в другой стране уже другим музыкантом, естественно, без согласования со мной. И моя монада перевернулась. Теперь, когда у меня просят рукописи, я совершенно спокойно заявляю: «Нельзя пока они не изданы». И, между прочим, научившись говорить «нет», я поняла, что теперь сама распоряжаюсь своей жизнью.
А другой жизненный принцип, который я для себя вывела, звучит так: «Свобода главнее денег». Безусловно, «презренный металл» дает возможность быть свободнее, но степень твоей свободы зависит не от него. Не дадут тебе счастья ни десяток машин, ни вилл с видом на море, ни килограммы золота на пальцах, если внутри тебя, в твоей семье, в твоем мире нет радости. Главное, быть внутренне свободным, знать, что ты имеешь право не только на победы, но и на ошибки, которые в конечном итоге делают тебя.
Ведь человек (как музыка, как сама жизнь) полон противоречий. И чем их больше, тем больше в нем жизненной силы, искренности и естественности. Именно эти качества являются проявлением внутренней свободы. Только подлинно свободный человек (не стесняющийся любить искренне, смеяться искренне, плакать искренне) способен творить — музыку, стихи, собственную жизнь.
Однако внутренняя свобода не гарантирует необходимого уровня порядочности или человечности. Согласны ли Вы с Пушкиным по поводу гения и злодейства?
— У каждого — собственный предел допустимости. Мы ведь все знаем, как «правильно», но всегда поступаем так, как правильно по-нашему. Человек вправе быть таким, каким он считает для себя нужным быть. Другое дело, что каждому воздастся по делам его. А насчет гения и злодейства… Да совместны они, совместны. Но музыка — прекрасный индикатор, проявляющий подлинную сущность исполнителя, в том числе и самую что ни на есть.
Конечно, я люблю и ценю единомышленников (не тех, кто мыслит одинаково, а тех, с кем у нас единый понятийный аппарат: человеческий, профессиональный). С некоторыми людьми я схожусь мгновенно и сцепляюсь на всю жизнь. А есть такие, с которыми сошлась мгновенно, но в дальнейшем общаться не буду.
Я достаточно толерантна и понимаю, что у людей, как и у меня, есть слабости. Категорически не принимаю в людях подлость, способность к предательству, непорядочность, но работать я могу с любым человеком. Мне ведь приходится не только соло играть, но и сотрудничать с партнером-органистом, с певцами, с гобоистами, с виолончелистами, со скрипачами, с хором, с дирижерами, с оркестрами.
И для меня важно, не какой человек, а какой он музыкант. Пусть он будет не самым достойным, но если высокопрофессионален и по уровню мастерства выше меня, то мне будет за честь поработать с ним, потому что я рядом с ним сама буду расти как музыкант, как творческая личность. Если же человек, порядочный, интеллигентный, он мой друг, но он неважный музыкант, то работать мне с ним неинтересно, хотя общаться по жизни я могу с разными людьми, на любом уровне.
Вообще-то на эту тему особенно не размышляю — моя шкала ценностей сформирована давно, а рассуждать мне просто некогда. Если я всегда была белкой в колесе, то за последние полгода — вообще одна белка в нескольких колесах. Но, честно сказать, мне нравится такая жизнь, мне нравится вносить в мир что-то свое, нравится чувствовать себя в нем гармонично. Ведь, если вернуться к разговору о свободе, то гармония — это свобода. Это я уже как музыкант говорю.
Сообщить об опечатке
Текст, который будет отправлен нашим редакторам: