— Александр Иванович, как Вы к праздникам, юбилеям относитесь?

— Положительно отношусь. Я сам воспитался на некоторых юбилеях моих предшественников: Арбузова Александра Ерминингельдовича, Арбузова Бориса Александровича. Я, конечно, не сопоставляю себя с этими фигурами, но прекрасно помню их юбилеи. Я даже однажды сформулировал положение: юбилеи великих становятся частью нашей собственной жизни. Когда мы были третьекурсниками, Борис Александрович праздновал 50-летний юбилей. Его избрали академиком, мы поздравляли его как студенты в аудитории, потом, как обычно, было торжество в актовом зале университета. Важно отношение студентов к такому событию: мы проявляли интерес, нас это воспитывало и пробуждало чувство причастности к большой науке.

К сожалению, мой юбилей неудобный с этой точки зрения: он падает как раз на студенческие каникулы. Я лекций масштабных сейчас на химфаке не читаю, но студенты узнают меня, знают и про юбилей.

— Вам дарили какие-то необычные подарки, быть может, связанные с наукой?

— Знаю, что подарят полное собрание сочинений Вернадского.

У нас был совет по программе фундаментальных исследований президиума РАН. И председатель нашего совета, указывая на стопу книг, сказал, что предназначается она Александру Ивановичу, то есть мне, а я принимал участие в заседании, так что, опережая события, узнал о подарке.

— Значительный этап Вашей профессиональной и научной деятельности связан с Казанским университетом. Сегодня это другой вуз, другого масштаба и формата. Как Вы относитесь к изменениям последнего времени?

— В университете я, конечно, бываю, но я бы не сказал, что знаю детали университетской жизни.

Что касается общего развития вуза, то я всегда был сторонником, и будучи ректором, и после этого, что наука в университетах должна развиваться интенсивно. Я в свое время такую точку зрения высказывал в ЦК партии, поскольку Казанский университет был номенклатурой секретариата ЦК. Но, между прочим, ученые-химики мне тогда говорили: «Вы, Александр Иванович, судите по своему университету. А Казанский университет всегда был известен научными результатами и учеными».

Наука в высшей школе, конечно, должна развиваться. И та политика, которая в настоящее время проводится, на мой взгляд, правильная.

То, что упор делается именно на развитии наук естественно-математического цикла, вполне обоснованно, хотя гуманитарии обижаются. Но дело в том, что сегодня говорят о коммерциализации результатов научных исследований. Так вот, если ждать существенной коммерциализации, которая повлияла бы на экономику страны, то ждать ее следует как раз в области естественных наук.

— Каково Ваше отношение к необходимости коммерциализации научных изысканий самим ученым?

— Я считаю, что это неоправданная ноша, которую взваливают на ученых. Нормальный процесс должен быть несколько иным: ученый должен заниматься фундаментальной наукой, а не реализацией своих исследований — для этого должны быть другие структуры.

Худо-бедно в Советском Союзе такие структуры были: прикладные институты, отраслевые институты, НИИ и КБ. Но в ходе перестройки и всех последующих событий этот пласт рухнул, поэтому и начали взваливать ответственность на ученых, занимающихся фундаментальной наукой, это неверный подход.

Конечно, в этих условиях очень важны сильные организации, в том числе академические, потому что они в своей инфраструктуре предусматривают механизмы, позволяющие реализовывать результаты исследований ученых. Этот процесс подразумевает знание технологии, наличие оборудования. Плюс ко всему, денежный расклад, он давно известен: если единица финансовая требуется на фундаментальное исследование, то на дальнейшую разработку технологии потребуется в десять раз больше средств, а дальнейшую реализацию — еще в десять раз больше — и так по нарастающей. Увы, обеспечить этот полный цикл у нас нет возможности.

Надеяться, как надеется руководство нашей страны, на то, что кто-то к нам с Запада принесет свои результаты — это абсолютно бесполезная затея.

В частности, я могу сказать про Сколково: да, там будут участвовать иностранные компании, но только для того, чтобы воспользоваться нашими результатами и использовать их у себя.

Буквально на днях Сноуден с новыми разоблачениями выступил. Он говорит о том, что Америка занимается техническим шпионажем. Вот она, реальность: каждая фирма держит в секрете свои собственные существенные результаты, друг у друга их пытаются выудить! Считать, что зарубежные компании их нам принесут — это абсурд.

— Получается у наших ученых, имеющих собственные серьезные разработки, выход один — продать их за рубеж?

— Совершенно верно. И это происходит. В том числе, скажем, из более близких мне областей лекарственная тематика: создаются у нас некоторые лекарства, но реализовать сегодня их здесь нереально, поэтому продают разработки на Запад.

— Почему наши фармацевтические предприятия не покупают?

— Дело в том, что ученый, даже если он работает, скажем, в фармацевтической сфере, он все равно проводит исследование только на определенном этапе: создает некий продукт, проявляет первичные свойства, а затем требуется дальнейшая разработка, масштабные клинические испытания, и на основе результатов опять разрабатывать технологии — таким образом, если проходить все этапы, десятки миллионов и миллиардов уходят на разработку одного лекарственного средства — у нас нет таких возможностей.

— Легко ли российскому ученому получить патент, чтобы защитить свое изобретение?

— Получить патент — это тоже значит раскрыть секрет. Зачастую при процедуре патентования основная идея разработки бывает ясна. Более того, многие специализируются на том, чтобы потом обходить патент.

Вот пример. Один наш казанский химик долгие годы работает в Америке. Чем он занят? Фирма дала ему задание найти новые пути получения очень эффективного средства, которое ранее разработала фирма. Цель — все эти обходные пути тоже запатентовать. В данном случае производитель сам таким образом защищается, а другая фирма в это время тоже ищет пути обхода их патента — это реальность! И с этим, конечно, нужно считаться.

И если страна считает, что она должна быть лидером в экономике и иметь свои собственные лидирующие производства, ей нужна собственная фундаментальная наука и последующие механизмы доведения всех этих результатов.

В том числе, необходимо привлечение частного бизнеса — вот здесь у нас совсем плохо дело обстоит, потому что наши бизнесмены не хотят этим заниматься. Им проще купить нечто на Западе готовое, как говорят, «в упаковке» — зарабатывать деньги так можно, но быть лидером в отрасли нельзя.

— Каковы позиции российской химической школы на международном уровне?

— Российская научная школа ценится в мире, и химики — одни из передовиков в этом отношении: их рейтинги на Западе высокие.

— А наши молодые ученые в чем-то уступают зарубежным коллегам?

— Если говорить про фундаментальную науку, я могу сказать, что мы идем нога в ногу. Интеллект, навыки экспериментальные — здесь все в порядке, но условия работы серьезно отличаются.

У нас, скажем, чтобы получить реактив, надо тендер объявить, пройти другие процедуры — время уходит. Иногда финансирование проектов, которые, по идее, рассчитаны на год, начинается только в середине года. А за рубежом, если что-то надо, тебе принесут максимум через неделю, потому что деньги есть, и фирма-поставщик в этом заинтересована.

Условия работы — это одна из основных причин, по которой молодые специалисты уезжают.

Я уж не говорю о том, что у нас другое отношение к ученым, престиж ученого у нас не тот, что был, по крайней мере…

— В Казани вручается Арбузовская премия. Как изменился состав участников и характер самих исследований за последние годы?

— Состав участников расширяется. Изначально классический университет и институт Арбузова — сейчас технологический национальный университет — это основные игроки на этом поле. Сейчас все больше добавляется участников из других коллективов: из технического, медицинского университетов. До сих пор это была городская премия, теперь ожидается расширение на другие города.

— Какие возможности перед учеными открывает получение этой премии?

— Это свидетельство уровня научной подготовки молодого человека. Обладатель премии, конечно, это кандидат для исследовательской работы в любом коллективе. А материальная составляющая — это, скорее, поощрение.

— Российское научное сообщество не так давно буквально взорвали скандалы с диссертациями. Химической науки это коснулось?

— Нет, в области естественных наук этого явления нет, и не может быть по определению.

Купить диссертацию по химии нельзя, потому что исследование нужно сделать своими руками. В естественных науках диссертация делается именно так: руками, в лаборатории.

— Не может быть такого, что в лаборатории делают одни ученые, а в итоге фамилия на титульнике работы стоит другая?

— Нет, такого не бывает. По крайней мере, я не знаю.

— Сколько лет Вы работали над своей докторской?

— Я достаточно долго работал и над кандидатской, и над докторской. На кандидатскую у меня ушло семь лет, на докторскую — десять лет. Но имели значение и некоторые обстоятельства. Первое обстоятельство состояло в том, что я был сотрудником проблемной лаборатории, которая только организовывалась, и приходилось не просто заниматься исследованием на готовом месте, а начинать с нуля, организовывать работу различных приборов, делить время между исследовательской и организационной работой.

А с другой стороны, влияло и следующее обстоятельство: тематика у меня была абсолютно новая на тот момент, там не все было ясно, не все рождалось сразу. Только с течением времени стало понятно то явление, которое мы изучали: роль межмолекулярных взаимодействий и некоторых электронных свойств реагирующих молекул на реакционную способность. А в итоге то, что было сделано мной и продолжено моими учениками, получило такую оценку: это один из наиболее существенных вкладов во второй половине 20 века в области физической и органической химии в Советском Союзе.

И еще одно обстоятельство отмечу. Мы придерживаемся сейчас такой точки зрения, что студент еще в годы учебы должен начинать работать уже в той сфере, где сможет продолжить серьезное исследование. Если видны способности, склонность к научной работе, ему дается тематика, которая может перерасти в кандидатскую диссертацию и дальнейшее исследование. У меня получалось по-другому: курсовая была на одну тему, диплом на другую, а кандидатская диссертация — на третью, новую для меня тему, что называется, с нуля. Таковы были обстоятельства моих первых научных исследований.

— Александр Иванович, получается, Вы, будучи совсем молодым человеком, с головой ушли в науку и вели жизнь настоящего ученого. Нынешние студенты способны на это?

— К великому сожалению, как экзаменатор какое-то время назад я пришел к выводу, что многие студенты просто не умеют сдавать экзамен, к нему готовиться, не умеют отделить главное от второстепенного и сосредоточиться на сути, а не на каком-то объеме знаний.

Ведь прежде всего важна основа знаний, увы, ее зачастую нет, а с введением ЕГЭ этот принцип вообще исчезает.

— Сейчас в Казани в области химии ведутся серьезные исследования, действительно прорывного характера, способные взволновать мировую научную общественность?

— Абсолютно точно. Буду говорить про химиков Университета, Арбузовского института, то есть тех коллективов, которые я знаю. Их исследования, безусловно, ценятся. Пример: одно из направлений, которым мы занимаемся — это так называемая супрамолекулярная химия. Она учитывает межмолекулярные взаимодействия. Так вот, Казань сегодня — ведущий в России центр мирового значения в области супрамолекулярной химии. И каждые два года мы проводим международные конференции в нашем городе. Мы сотрудничаем с создателем супрамолекулярной химии: французский ученый, нобелевский лауреат Жан-Мари Лен является почетным доктором Казанского университета. Сегодня наши аспиранты или выпускники университета выполняют работу во Франции в Страсбурге, защищают там диссертации, а потом здесь кандидатские — у нас есть такая возможность.

— На Ваш взгляд, у российских химиков есть шанс получить Нобелевскую премию?

— У нас есть работы Нобелевского уровня. А дальше включается целый ряд аспектов…

— Ваши дети тоже занимаются наукой?

— Мой старший сын — сотрудник физико-технического института им. Завойского. Внучка — химик, около года назад защитила кандидатскую диссертацию.

— Александр Иванович, а если от точных наук перейти к лирике — что предпочитаете для души?

— В свое время я очень увлекался музыкой, я имею в виду слушание. Это был еще тот период, когда слушали долгоиграющие пластинки — у меня и сейчас хранится очень большая коллекция. Слушали классику.

Конечно, чтение. Любимых авторов много, из классиков это Чехов, Толстой, Достоевский, Бальзак. Сейчас перечитываю уже не первый раз Моруа «Жизнь Прометея». И хочу особо выделить книгу, на которой я вырос — «Два капитана». Эта книга определяла характер отношения к жизни.

— Вы родились в Казани, и город менялся вместе с Вами, но в последние годы особенно стремительно. Как Вы относитесь к этим изменениям?

— Я вам передам слова дочери Завойского. Академик Завойский — создатель электронного парамагнитного резонанса, с его дочерью мы были дружны, когда я был ректором университета.

Не так давно она приехала в Казань и говорит: «Все, это не моя Казань». Конечно, старье, рухлядь нужно убирать, но мне представляется, процесс этот должен быть разумнее. И если что-то застраивается, то важно всегда иметь в виду принцип ансамблевой застройки. Так что отношение к тому, что происходит в Казани в последние годы, у меня двоякое.

Радует, что Казань зеленый город — это очень хорошо видно с высотных зданий Казанского университета.

Беседовала Нина Максимова

Фото из личного архива Александра Коновалова