— Равиль Рустамович, запасы татарстанских битумов оцениваются по-разному, от 1,4 до 7 млрд. тонн. К какому показателю склоняетесь вы?

— Правильнее назвать их ресурсами, потому что запасы — это больше количественное измерение. А цифры были даже масштабнее. Исторический факт — раньше ресурсы просто «площадным методом» оценивали: вот на такой-то площади попадались битумы в таком-то количестве — а какая у нас площадь Татарстана?.. Поэтому цифры всегда очень сильно варьируются. Поэтому же чем больше мы разрабатываем и изучаем месторождение, тем более точную цифру запасов получаем. Это нормально.

Кроме того, если учесть, что запасы битума раньше не являлись целевым объектом, то не удивляло и отсутствие специальных приборов, оборудования, точных методик для его изучения. Сейчас, когда «Татнефть» перешла к стадии расширенных опытно-промышленных работ, мы гораздо более сильно подготовлены.

— А в чем отличие оценки запасов битумов?

— В отличие от легких нефтей, битумы по оценке запасов ближе к ресурсам твердых ископаемых. Вскрывая, к примеру, водонефтяную зону, мы не уверены, что через 50 метров поверхность между водой и битумами будет на той же отметке. То есть надо гораздо более детально разбуривать, чтобы знать запасы более точно. Потому и свежие оценки нуждаются в постоянном уточнении.

— Ашальчинское месторождение — одно из самых известных среди битумных. Сколько подобных в Татарстане вообще и какова степень их изученности?

— Не особо ошибусь, если скажу, что их сотни, просто самые мелкие месторождения мы еще все и не увидели. Потому что, хоть они и залегают на малой глубине, но такова особенность сейсмических методов: разрешение их на больших глубинах лучше, чем на малых. Поэтому степень изученности этих структур еще недостаточна. А потом геофизика исследует всегда лишь заказанный интервал — продуктивный по нефтеносности, то есть на большой глубине (от 800 метров). Поэтому очень просто проскочить несколько битумных метров на глубине 70−100. Так что число месторождений мы будем наращивать в процессе исследования.

— Кроме Ашальчей известно еще и Мордово-Кармальское месторождение — более раннее. Почему именно за этими двумя площадями закрепили право на статус производственного полигона?

— Ашальчинское получило широкую известность с начала разработки по битумной залежи. До этого на нем велись разработки по ниже залегающим запасам. Здесь оказалась и крупная залежь битума, и она была хорошо изучена в процессе традиционного разбуривания. Поэтому большую роль на обоих объектах сыграло наличие инфраструктуры, подъездных путей.

Мордово-Кармальское месторождение исторически оказалось наиболее доступным и крупным, к тому же спектр исследований там был существенно шире, а рядом находится Шугуровский нефтебитумный завод, то есть изначально существовали возможности по переработке битумов.

— Кстати, как идут дела на Мордово-Кармальском?

— Сейчас там находится в работе небольшой объект внутрипластового горения с крошечным дебитом. В день автоцистерны за три-четыре рейса перевозят добытое на переработку.

— Что представляет собой технология внутрипластового горения? Не губительна ли она для пласта, для нефти, для окружающей среды?

— Это лишь название — мы же не спички бросаем и с зажигалкой у скважины не стоим! Сейчас в Канаде ее называют технологией закачки воздуха, и это отражает суть метода. Мы добываем продукцию с помощью высокой температуры. В результате в пласте «сгорает» кокс, а легкие фракции двигаются к добывающей скважине. В итоге мы получаем не сам битум, а более легкую продукцию из него.

К тому же, когда мы перерабатываем нефть, особенно тяжелую, на тех же НПЗ, это тоже происходит при огромных температурах. Легкие фракции закипают, к примеру, до 350 градусов. Если мы еще мельче хотим разбить тяжелую часть, ее еще больше надо разогреть — то же самое происходит и в пласте. И еще неизвестно, где лучше этим заниматься: в пласте, где можно оставить под землей малоценные тяжелые компоненты, которые содержат в себе серу, кокс, или на поверхности, где, во-первых, все равно неизбежно улетучивание, а во-вторых, нужно подготовить огромную площадку под отработанну
ю «руду». Никакого Китая с его металлургией и сельским хозяйством не хватит, чтобы ее куда-то рентабельно реализовывать в больших масштабах, тем более эта же проблема стоит перед огромными разработками битумов в Канаде и Венесуэле!

Так что «горение» — это один из методов управляемой переработки на месте. И «Шелл», к примеру, так и называет аналогичную технологию: внутрипластовое повышение качества продукции.

— А как в таком случае быть с редкоземельными металлами в составе битумов? Некоторые исследователи считают их разработку куда более перспективной, чем высоковязкой нефти…

— В таких вопросах впереди всегда экономика. У любой руды есть концентрация, которая делает ее кондиционной, и это позволяет добывать ее рентабельно. В наших битумах, действительно, есть вольфрам, молибден, никель. Они вместе с серой оказываются в жидкой фазе. Потому их может быть и достаточно много, но в битумах эти металлы представлены в худшей комбинации с вредными примесями, чем в рудах. Наверное, потом, когда черных металлов будет использоваться меньше, а легированных — больше, может быть, мы и обратимся к этому ресурсу. А пока на мировом рынке хватает и руд. Может быть, и с низким содержанием металлов, но зато гораздо лучше отделяемых. При сегодняшних ценах на углеводороды выгоднее добывать битум.

— Вернемся к Ашальчинскому месторождению. Метод парогравитационного дренажа, применяемый при его разработке, называется уникальным. Но не слишком ли он похож на канадскую SAGD-технологию?

— Если обратиться к первоисточникам, то идея этого процесса начала реализовываться на Ярегском месторождении в республике Коми еще в конце 30-х годов прошлого века. Тогда решили, что нефть можно добывать шахтами. И вот представьте: глубина шахты — примерно 300−400 метров. Сверху пробурили скважины, через которые закачивали пар прямо в пласт, а снизу были пробурены скважины наверх — веером. Практически реальное гравитационное вытеснение паром здесь и было реализовано.

Кстати, канадцы пальму первенства и не оспаривают. Недавно мы посещали лабораторию тепловых методов университета Калгари, и там они так честно и признались, что им даже неудобно показывать россиянам то, что, по сути, придумано и реализовано у нас в стране. Хотя конкретную современную теоретическую схему парогравитационного дренажа описал в 1981 году канадец Баттлер. Реализовываться она стала в 90-е годы, и, кстати, надо отдать должное Канаде, страна не жалела денег: для проработки технологии соорудили специальный стенд — шахту, в которой пробурили уже горизонтальные стволы в пласте и ставили различные эксперименты. Это состоялось в том самом битумном штате Альберта, который сегодня гремит на весь мир.

К слову, первый подобный же опыт «Татнефти» пытались реализовать в 1998 году на Мордово-Кармальском месторождении. Тогда мы пробурили первую пару скважин длиной около 150 метров. Очень важно было выдержать расстояние между ними, чтобы соблюсти четкую границу раздела между паром и жидкой субстанцией. Но 10 лет назад у нас не было таких средств навигации, да и технических средств бурения тоже… Хотя она работает — эта пара на Мордово-Кармальском месторождении. Но дебит там совсем низкий — до 3−4 тонн в сутки, а на Ашальчах мы из двух пар почти 40 тонн в сутки добываем. То есть прошло всего-то 7−8 лет, для развития техники — не так уж и много, но в технологическом плане, конечно, это мощный рывок и другое соотношение эффективности.

А что касается нашего ноу-хау, то других пар горизонтальных скважин для добычи битума с выходом устьев на поверхность в мире не существует. Кстати, это решение позволяет нам закачивать пар и отбирать жидкость девятью (!) вариантами.

— Разработка Ашальчей велась под непосредственным руководством ТатНИПИнефть. Как шла работа над схемой, окончательна ли сегодняшняя?

— Конечно, не окончательна. Защита технологической разработки состоялась недавно, но уже сейчас мы ее дорабатываем, уточняем, потому что появляются свежие данные, новое оборудование.

К тому же Ашальчинское месторождение ставит много задач. Начиная с того же строительства скважин с двумя выходами на поверхность. Получилось это не случайно, а по необходимости. Во-первых, в нашем арсенале находился стандартный вертикальный буровой станок, которым нужно было пробурить горизонтальные стволы. Чтобы достичь этого, бурили как можно дальше, варьируя компоновку утяжеленных и облегченных труб. А выход на поверхность был необходим для того, чтобы зацепить за «вынырнувш
ее» долото длинный металлический фильтр (необходимый элемент подземной оснастки скважины) и протянуть его за долотом, как нитку за иголкой, в ствол до обратного конца. Напрямую это сделать было бы невозможно.

А сейчас мы купили канадский наклонный буровой станок, он поступит в ноябре, и мы сможем бурить под нормальным углом. Естественно, с установкой фильтра проблем не будет, и мы уже начнем бурить без выходов на поверхность. Кроме этого, запускается новый парогенератор — агрегат, производящий пар, который закачивается в пласт, размягчает высоковязкую нефть и делает ее доступной для извлечения. Новая установка позволит третьей ашальчинской паре сразу поднять добычу (сегодня пар в нее поступает по остаточному принципу после первых двух). А также послужит и другим скважинам, которые мы будем бурить, начиная со следующего года.

— Каково настоящее и будущее битумов?

— Доля запасов легких углеводородов по отношению к тяжелым будет падать, хотя применять легкие, конечно, удобней. И мы неизбежно будем обращать внимание на битумы, ведь без источников энергии и сырья для нефтехимии мы не проживем. В целом, конечно, это вопрос переработки. Может быть, с большим упором на нефтехимию, ведь в ней появляются новые, альтернативные пределы рентабельности, которые открывают высоковязкой нефти большие перспективы…

— …Тем более в свете строящихся в Нижнекамске заводов по их переработке…

— Да, у нас их будет много. В целом, конечно, лучше самим перерабатывать сырую нефть, чем отдавать ее на переработку. Пока заявляются самые разные мощности еще одного, третьего, завода, хотя и неясно, какие же реально нужны нам на ближайшую перспективу? Если мы собираемся брать высоковязкие нефти и битумы на переработку из соседних регионов, то нужна ли нам такая экологическая нагрузка? А что касается республики, я думаю, что если нам удерживать 28−30 млн. тонн добычи нефти в год еще на протяжении 15−20 лет устойчиво, то это будет нормально. Это позволит загрузить завод, который работает, который строится и обеспечит сырьевую перспективу. Поэтому здесь тоже нужно с балансами добычи, переработки все продумать.

— Равиль Рустамович, когда ожидается выход Ашальчинского месторождения на промышленную эксплуатацию и отчего эти сроки зависят?

— От денег! Потому что технологический документ на разработку уже есть, стратегические варианты разложены, остались ресурсы для развития. Сейчас Ашальчи находятся на стадии опытно-промышленной разработки, скоро новый станок для бурения получим, значит, с начала следующего года мы уже можем разбуривать площадь фактически на максимуме производительности этого станка. А потом подойдет такой же наклонный станок для ремонта скважин — тоже уже на полную программу обслуживания новых скважин. Так что переход к промышленной эксплуатации мы и совершаем. Она должна стартовать со следующего года.