Президент подчеркнул, что политика руководства Татарстана, которое он возглавляет со времени начала коренных преобразований в стране, отвечает потребностям самой жизни и основана на ясных и последовательно реализуемых принципах.

— Уважаемый Минтимер Шарипович! Вашу жизнь, как жизнь любого большого политика, можно оценивать в двух измерениях: по историческому счёту и по обычным человеческим меркам. Конечно, то и другое неразделимо и у всех на виду. И всё же вы известны прежде всего как первый Президент Республики Татарстан, ­авторитетный в России и во всём мире государственный деятель. А хотелось бы узнать больше о вашем внутреннем мире, услышать от вас о тех личностных качествах, без которых невозможно завоевать доверие людей и, в конечном счёте, добиться того, чего удалось добиться вам. Поэтому редакция рассчитывает получить ­от вас ответы на вопросы не только как от политика, государственного мужа, но и просто как от современника, человека, которому довелось перешагнуть знаменательный рубеж двух веков, и в каждом из них ваша жизнь интересна ­и плодотворна.

Евгений Александрович Евтушенко, поэт и публицист, всегда активно вторгавшийся в политику, сказал однажды: главное в человеческой жизни — выбор поступков не по ситуации, а по нравственному определителю, который для краткости можно назвать совестью. При этом он отнюдь не вставал в позу судьи, ему самому приходилось принимать очень трудно дававшиеся решения. В своей книге «Политика — привилегия всех» поэт напомнил о том, что автор «Наследников Сталина» в ранней юности писал стихи, воспевающие Сталина. И делал это искренне. К счастью, говорит он, моё личное развитие совпало с развитием исторических событий. И задаётся вопросом: а если бы нет? То­гда, скорее всего — лагерь, расстрел или, если бы продолжал писать оды, стал лауреатом бериев­ской премии, но поэта уже не было бы. Диалог с совестью — самый трудный для любого человека. Как складывался разговор с нею у вас?

— Евгений Александрович, как большой талант, очень точно определил проблему: любой человек рано или поздно оказывается перед невероятно трудным выбором, когда надо решить, чем руководствоваться в важном поступке, своими убеждениями, нравственными принципами или добиваться цели любой ценой. Сговариваясь, так сказать, в последнем случае со своей ­совестью: вот я сейчас совсем немного разойдусь с тобой, зато потом наверстаю с лихвой. Ну, тут уж коготок увяз — всей птичке пропасть! Сделанного не воротишь, и придётся всю жизнь сожалеть о таком сговоре. Но есть и другая опасность: ­не желая ничем поступиться, человек не сможет найти общего языка с другими людьми и не до­стигнет желаемого результата. Мы ведь живём в обществе с самыми разными интересами, ­и надо уметь договариваться. Причём и мир, и люди в нём меняются.

Так что это очень сложный вопрос для любого человека, и простого ответа на него быть не может. Каждый ищет этот ответ в течение всей жизни, глядя на поступки других или знакомясь, например, с образами художественной литературы, театра и кино. Они с детства воспитывают в нас честность, совестливость. Возьмите чехов­ского дядю Ваню или вот Пьера Безухова из «Войны и мира» Льва Толстого, которого в одноимённой экранизации великолепно сыграл сам ­режиссёр Сергей Бондарчук. Это глубокие драматичные образы людей душевно чутких, порядочных, жаждущих справедливости. Но, как из­вест­но, реальная жизнь сложнее даже гениальных литературных произведений. Тот же Пьер Безухов, хотя и находится в гуще реальных исторических событий, действует всё же в условиях, заданных писателем. Да, логика развития персонажа сама диктует его поступки, но всё же «правила игры» определяет автор, в конечном счёте он и решает, сохранит ли его герой душевную чистоту или запродаст душу дьяволу. А в реальной жизни каждый из нас, будь добр, решай сам. Причём чем больший круг людей от тебя зависит, тем сложнее делать выбор, в том числе нравственный, тем труднее сохранить честь, совесть, находя решения сложнейших проблем. Это относится в первую очередь к политикам, государственным деятелям. Потому что велика цена их решений, верных или ошибочных. Когда они ошибаются, больно бывает очень многим.

Пожалуй, главное, к чему должен стремиться человек и что всегда старался делать я — оставаться самим собой в любой ситуации. Таким, каким тебя сделали природа, родители, окружение. В деревне, где я появился на свет, были простые заповеди: не лги, не воруй, не груби, относись уважительно к старшим, помогай им. Всё это, впитанное, как говорится, с молоком матери, вместе с примером родителей и создавало нравственный стержень. Самый надёжный и ­на всю жизнь.

Конечно, при решении тех или иных крупных вопросов неизбежны и необходимы компромиссы. Я не раз говорил, что политике руководства Татарстана свойствен прагматизм. Это вовсе ­не значит, что мы как флюгер: куда ветер подует, туда и разворачиваемся. Как раз наоборот. Есть ведь стратегия и есть тактика. Прагматизм в данном случае означает адекватное реагирование на потребности жизни, запросы времени. Мане­врируй, но сохраняй верный курс корабля — вот самая плодотворная политика. Когда к тому же удаётся сохранять собственный нравственный стержень, тебе под силу очень многое.

— Это очень важно для политика, государственного деятеля.

— Да, но это главное, считаю, и для любого человека вообще: оставаться в ладу с самим собою, со своей совестью. Это внутренняя победа или состояние души, я бы так сказал. Не знаю, может быть, судьба меня хранила от таких обстоятельств, когда жизнь загнала бы в угол и заставила пойти на сделку с совестью. Но я счастлив, что в этом, по большому счёту, мне не в чем упрекнуть себя. Говорю со всей определённостью с высоты прожитых лет, и в данном случае неважно, каких высот я достиг как руководитель, политик. Жизненный путь мог сложиться и иначе, но в любом случае я испытывал бы огромную радость от того, что стараюсь проходить его достойно.

— Какие из семнадцати пройденных вами лет в качестве главы Татарстана, а до этого ещё и бурных перестроечных годов, были самыми сложными и потому, возможно, запечатлелись в памяти более отчётливо, чем другие?

— Простых лет не было совсем. Не думаю, что проще было руководителям разных уровней и до распада Советского Союза. Может быть, выбор между поступками по совести и действием по ситуации тогда оказывался даже сложнее. Я, правда, в то время ещё не стоял во главе республики, сформировался для такой высокой должности уже на волне перестройки. Но глаза-то были зрячими! Поэтому и перестройку сразу воспринял. Как вот поэты чутко улавливают и всем существом принимают новое, например, Владимир Маяковский или Хади Такташ накануне суливших свободу событий семнадцатого года, Габдулла Тукай в революцию девятьсот пятого года. Все они жаждали перемен, и для меня перестройка тоже была как свежий очистительный ветер. Хотя я прежде ­и представить себе не мог, что в стране произойдут такие радикальные изменения, совершится ещё одна революция. Думалось: прошла кровавая ­война, наше поколение наконец-то обойдётся без потрясений. Однако накапливались проблемы и за­ставляли людей переживать мучительный внутренний разлад, когда они видели пропасть между красивыми лозунгами и действитель­ностью. Не говоря уже о более ранних периодах репрессий. Мой отец всю жизнь работал председателем колхоза. А ведь, если на селе кого-то ­собирались арестовать как «врага народа» или вредителя, то представители органов заявлялись ночью к председателю сельского Совета, зача­стую поднимали с постели и председателя колхоза. И те вынуждены были идти.

— Да, что им оставалось делать. Тогда они ничего не могли изменить.

— Конечно. Они ведь не доносили, кто-то другой настучал, а в каком-то кабинете решали: в эту ночь надо взять такого-то человека. И я ни в чём не могу упрекнуть своего отца, он сам едва не пострадал из-за своей небольшой власти, как и депутаты бесправных Советов. Отца привлекли ­к ответственности за якобы разбазаривание колхозного семенного фонда, а он-то хотел помочь людям. К счастью, и тогда были люди, стоявшие за правду, и дело прекратили.

— Форму, процедуру соблюдали, создавали видимость законности. И так было всюду — ­от Москвы до самых до окраин. Ведь доносили миллионы и сажали, расстреливали миллионы безвинных сограждан.

— Работая в областном комитете КПСС, я оказался свидетелем осуждения на бюро обкома ­Гаяза Исхаки. Клеймили известного писателя и публициста, выдающегося деятеля национального движения, труды которого мы сейчас всё глубже изучаем и по достоинству оцениваем его заслуги, его видение государственности Татарстана, а он ею грезил в заботе о сохранении своего народа, его языка и традиций. Столько этот человек сделал для блага народа! Может быть, не все руководители обкома об этом знали, но ведь секретарю по идеологии и другим просвещённым идеологическим работникам скорее всего были известны заслуги Гаяза Исхаки, когда они принимали обвинительные решения. Вынуждены были, конечно, принимать.

И таких примеров можно привести множество. Скажем, меня никогда не устраивало, что судьбы людей часто решались по звонку. Об этом я был наслышан ещё от отца, такая практика продолжалась и в послевоенное время. На заседаниях того же бюро обкома решения далеко не всегда принимались объективно, и страдали прежде всего свободолюбивые или инициативные работники: они не вписывались в общую линию, которую проводила партия. Вот почему сложно было хозяйственным и другим руководителям, и самим членам бюро обкома: не все из них были бездушными, они тоже мучились из-за внутреннего разлада. Став Председателем Совета Министров республики, я сам являлся членом бюро обкома и подчас испытывал чувство большой неудовлетворённости от результатов заседаний. Бывало, не соглашался, отстаивал свою позицию, хотя это было рискованно: несмотря на то, что уже чувствовалось приближение перемен, партия держалась за власть ещё очень крепко.

— Это был железный обруч, который до поры до времени стягивал воедино страну, пока не начал всё больше раскаляться от недовольства сограждан и ослабевать, рассыпаться…

— Можно использовать другое сравнение: загнанное животное теряет силы, но становится особенно опасным, с ним трудно поладить. Так и с партией.

Изменить менталитет многих партийных руководителей тех лет было очень сложно. Никогда не забуду тяжелейший разговор, который мне довелось вести уже в качестве первого секретаря обкома КПСС. Тогда вовсю шла перестройка, и по стране как девятый вал прокатился лозунг: «Вся власть — Советам!». Партия, монополизировавшая всё и вся, не имевшая соперников, оказалась нежизнеспособной и теряла контроль над ситуацией. Я пришёл к выводу, что настало время выбора: по-прежнему делать ставку на партию как руководящую силу или поделиться властью с Советами. Я был за второе. Посоветовался ­с членами бюро, далеко не все меня поддержали. Собрали первых секретарей райкомов, горкомов, людей в основном опытных и авторитетных, а я-то всего месяцев шесть как стал первым се­кретарём обкома. Сказал им: нельзя повторять вместе со всей страной, что вся власть должна принадлежать Советам, и не делиться этой вла­стью. Затем объявил о своём выборе: остаться Председателем Верховного Совета Татарстана, а секретарём обкома надо избрать на пленуме кого-то другого. Предложил каждому определиться за пятнадцать дней со своим выбором, подчеркнул, что не настаиваю на таком же, как у меня, решении. Процентов семьдесят из собравшихся решили возглавить Советы, остальные предпочли остаться партийными руководителями. Многие из сделавших выбор в пользу ­Советов потом меня благодарили. Но это было потом. А во время того разговора в зале была ­тяжёлая, гнетущая атмосфера. Иные смотрели на меня как на отступника, чуть ли не предателя. Хотя ни я, ни мои единомышленники партию ­не предавали, мы делали продиктованный временем выбор. Вот такой был исторический ­момент, и это был выбор действительно по ситуации. А с совестью каждый разбирался по-своему. Я о своём выборе никогда не жалел.

— Такой же выбор пришлось делать и первому Президенту России Борису Николаевичу Ельцину, когда он публично положил на стол свой партийный билет. Со временем за ним последовали многие, но это было уже тогда, когда партия потеряла власть. А в ту пору нужно было иметь мужество для такого поступка.

— Конечно! И я, между прочим, первым оказался в кабинете Бориса Николаевича после того, как он ушёл с заседания партийного съезда в зале Кремлёвского Дворца съездов, принародно распрощавшись с партией. Минут через сорок после этого я был у него, сам покинув заседание. Дело в том, что он являлся Председателем Верховного Совета России, а у меня была договорённость о встрече с ним после заседания съезда. Вот я и отправился на встречу.

Борис Николаевич принял меня. Он ходил ­по кабинету взад-вперёд, был очень взволнован. Я попытался сказать что-то утешительное. Ельцин ответил: «Минтимер (он ко мне всегда так обращался), а ведь мне тяжело. Я этой партии служил всю жизнь. Но так ведь нельзя жить, понимаете!» Искренне он это произнёс. Этот масштабный ­человек вообще был очень искренним.

Конечно, ни о каких делах я уже не стал говорить в этот тоже, можно сказать, исторический момент. А для Бориса Николаевича Ельцина он был и моментом труднейшего внутреннего выбора, просто как для человека…

То, что по-прежнему жить нельзя, чувство­вали многие. Вот почему большинство людей ­в стране начали жадно глотать воздух нарождавшейся свободы. Она делала нас бесстрашными. Стало намного легче сочетать своё ­внутреннее состояние с тем, что приходилось делать. В первые годы перестройки мы обрели смелость, ­чувство уверенности. Да и, прямо ­сегодня скажу, чувство едва ли не безнака­занности.

— Руки всё-таки тогда развязались.

— Развязались руки, верно, но не по чьей-то команде сверху, а по команде собственной головы. Мы ведь не были безответственными. Я к тому времени прошёл большую школу партийной ­и хозяйственной работы, многие годы был членом правительства и безответственно рассуждать и действовать просто не мог. Смелость ­появилась в результате анализа происходивших в обществе сложных процессов, вот почему мы уверенно принимали самые ответственные решения. Хотя, оглядываясь сейчас назад, всё же удивляюсь нашей тогдашней смелости.

— Понятно, ведь путь переменам преграждала огромная государственная машина, многие механизмы которой были запущены ещё при сталинском режиме.

— Но ей противостояла ещё более мощная сила пробудившегося народа, и она, удар за ударом, начала сметать всё олицетворявшее то­гдашний режим. Бюро обкомов КПСС в областях, краях полными составами уходили в отставку. Так произо­шло, скажем, с бюро обкома Волгоград­ской области, которое возглавлял очень подготовленный во всех отношениях руководитель Владимир Ильич Калашников, которого я знал и как министра мелиорации и водного хозяйства РСФСР. Не устояли и многие другие партийные комитеты. А в Татарстане бюро обкома уцелело. Может, из-за того, что я в нём только недавно начал работать первым се­кретарём. Я ведь в новых условиях оказался первым первым секретарём, которого избрали на альтернативной основе. Двумя турами голосования!

— По историческим меркам с тех пор прошло совсем немного времени, однако теперь несколько реальных кандидатов на разных выборах не только в порядке вещей, но по-другому и не мыслится, иначе из кого выбирать-то? А то­гда это был значительный шаг к демократии, ­который вам как партийному руководителю республики довелось сделать первым в стране. Ведь до этого руководители обкомов фактиче­ски ­назначались.

— Именно так. Кандидатура предварительно согласовывалась с Политбюро ЦК КПСС, потом предлагалась пленуму обкома, члены которого, как правило единогласно, за неё голосовали. А я только после своего избрания был представлен Политбюро.

В первые перестроечные годы обновление общества было естественным, этого требовала сама жизнь. Если говорить о государственности Татарстана, то мы никаких искусственных кон­струкций не изобретали, нам в республике приходилось прежде всего реагировать на про­ис­хо­ди­в­шие события. Сказать: мы всё предвидели, поэтому действовали так-то и так-то, было бы ­не совсем верно. Конечно, мы знали: мечтали, ­думали и пытались что-то сделать для обретения республикой реальной государственности ­задолго до нас такие деятели, как Мирсаид Султан-Галиев и Мулланур Вахитов, да и к Сахибгарею Саид-Галиеву по-разному можно в этом смысле относиться. Многие сыновья татарского народа прокладывали путь к суверенитету ­Татарстана. Но после революции 1917 года, через несколько лет, эти попытки быстро пресекли. Ответить на вызов времени довелось нам, и это было самым сложным.

Тогда стала активно выступать за перемены национальная интеллигенция, испокон веков сильная в республике. Не случайно у нас было так много несправедливо репрессированных: режим боялся прежде всего людей мыслящих. Поддерживать идею суверенитета Татарстана начали всё больше наших сограждан. С ними нельзя было не согласиться: в Казани осталась всего одна школа с преподаванием на татарском ­языке, народ оказался на грани потери языка и культуры.

Люди несведущие могли усмотреть в высту­плениях представителей интеллигенции проявление национализма, но разве можно ставить людям в вину то, что они хотят сохранить язык матери, свою многовековую культуру? И разве можно сравнить это с лозунгами и выходками некоторых сегодняшних группировок молодёжи, которые, выступая от имени русского народа, наносят вред прежде всего ему самому? Вот это действительно очень настораживает. Как и экстре­мизм людей любой национальности.

А в те времена в Татарстане звучал отчаянный призыв к действию, не направленному против какого-либо другого народа, и руководство республики на него откликнулось. Российская Федерация, сама не имевшая почти никаких прав в СССР, объявила о своём суверенитете. Такой же бесправный в составе России Татарстан не замедлил принять свою Декларацию о государственном суверенитете. Наша республика всегда во всех главных вопросах была в России ­первопроходцем, лидером, и мы не имели права не пойти на этот шаг, оказавшийся, как подтвердило время, оправданным. Будучи непосредственным участником всех важнейших политических форумов и других событий в стране, я с моими соратниками принимал тогда все ­непростые решения совершенно осознанно. Может быть, ещё не хватало опыта, но руководствовался политическим чутьём, которое не обманывало меня ни тогда, ни позднее. Сейчас, пожалуй, могу сказать о себе как политике: я оказался ­в нужный момент на нужном месте.

Наконец наступила пора, когда стало возможным принимать решения по внутреннему побуждению, и какой-то внутренний зов не только не входил в противоречие с совестью, а, напротив, вдохновлял нас. Мы увидели возможность организовать жизнь на справедливых основах. И позиции руководства республики были выверенными, несмотря на наличие полярных мнений в обществе, а скорее благодаря тому, что внимательно прислушивались к каждому из них. У нас тогда был очень сложный парламент: активно действовали многочисленные представители ­татарского национального движения, не уступали им федералисты, я имею в виду сторонников сохранения в принципе без изменений существовавших отношений между федеральным центром и республикой. Мне приходилось внимательно следить за их горячими спорами и в конце концов вмешиваться, с их же участием через согласительные процедуры принимать оптимальные решения. Вклад парламентариев того времени в становление современной государственности Татарстана очень значителен. Их кровная заинтересованность в лучшем будущем республики помогала действовать в целом конструктивно, разумно во всём.

— Да, страсти кипели, но все искренне хотели перемен, хотя и смотрели на будущее в чём-то по-разному.

— Совершенно верно. Было очень важно, чтобы эти страсти не приняли крайнего характера. Сегодняшний высокий авторитет Татарстана, которым мы по праву гордимся, во многом связан с тем, что нам удалось сохранить межнациональный и межконфессиональный мир, и это привлекает всех и в нашей стране, и за пределами Российской Федерации. Нами интересуются не потому, что кому-то пришло в голову: есть опыт толерантности, давайте-ка его изучим. Нет, нужда заставляет. Оказывается, есть возможность организовать жизнь многонационального народа в большой республике в согласии. Даже те политические силы, которые относятся к России ­с определённым подозрением или хотят создать не очень привлекательный её образ, при знакомстве с опытом Татарстана не могут не обратить внимания на конструктивные результаты нашей работы. И находят ответы на волнующие их самих вопросы, в том числе и в развитых странах.

— Вы участвовали в сложных переговорах ­в Ново-Огарёво, на которых делались попытки сохранить единую страну. Понятно, что история не имеет сослагательного наклонения, случилось то, что случилось, но всё-таки: будь тогда проявлена воля руководителей СССР и лидеров разных политических сил, найдены соответствовавшие ситуации решения, могло бы развитие событий пойти по иному сценарию или распада Советского Союза избежать было нельзя?

— Абсолютно уверен: Советский Союз разрушили от большого желания его сохранить. Путчисты, люди, преданные стране и приверженные идеологии мощного СССР, хотели предотвратить распад государства любой ценой. Это были не случайные люди, а уважаемые руководители страны, и не надо видеть в них лишь одиозную группу заговорщиков. Ситуацию нельзя упрощать. Шёл новоогарёвский процесс, а это был процесс взаимных уступок союзных республик, искали пути спасения страны, предусматривая большую самостоятельность союзных республик, хотели создать Союз Свободных Республик, предлагалось и такое название — ССР. И одновременно происходили известные события в Прибалтике и Тбилиси.

— С применением сапёрных лопаток против безоружных демонстрантов…

— Да, где-то и кровь, к сожалению, пролилась. Большую озабоченность ситуацией в стране вы­сказывали Председатель Верховного Совета СССР Анатолий Иванович Лукьянов, министр обороны Дмитрий Тимофеевич Язов, Председатель Совета Министров Николай Иванович Рыжков и ряд других руководителей. Особенно настойчив был председатель Комитета госбезопасности Владимир Алексеевич Крючков, он хорошо знал обстановку и видел, в каком ­направлении развиваются события. Все эти люди призывали к сохранению страны, предлагали, как это сделать. Михаил Сергеевич, возможно, счёл предла­га­вшиеся методы неприемлемыми. ­Конечно, на принятие им решений оказывали влияние и его человеческие ­качества. Он обычно в мягкой форме ­откладывал решения по самым острым вопросам, предлагал обсудить их ­отдельно. Да и очень трудно было при­нимать единственно верные решения, для него ведь, как и для большинства сограждан, развитие со­бытий оказалось во многом неожиданным. Он же хотел провести перестройку мирно, не намеревался разрушать страну, распад-то её начался уже когда «процесс пошёл», собственно, сам процесс и привёл к такому результату.

Кстати, попытку ослабить роль монопольной партии предпринял ещё Никита Сергеевич Хрущёв, но тогда условия для этого ещё не были созданы. А к концу восьмидесятых годов мир изменился, стал более открытым. И люди начали понимать, за что, скажем, боролся Андрей Дмитриевич Сахаров. Вначале же мало кто мог взять в толк, почему трижды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственной премий, окружённый почётом и уважением, вдруг заговорил о правах человека. Общество созрело! Миха­илу Сергеевичу Горбачёву довелось руководить страной в условиях, когда события развивались со стремительным ускорением.

Вопросы, связанные с подготовкой Союзного Договора, мы обсуждали в новом Совете Федерации, куда ввели руководителей союзных и автономных республик. Это было сделано по моему предложению. Когда на Съезде народных депутатов СССР развернулись бурные дискуссии о будущем страны, я взял да и вышел на трибуну, хотя Михаил Сергеевич как председательствующий мне слова ещё не давал. Но он вынужден был поставить моё предложение на голосование: я настаивал, с трибуны не уходил. И вдруг зал проголосовал «за». Может, ко мне, спорщику, какую-то симпатию почувствовали, понравилось, как горячо молодой сравнительно человек настаивает на соблюдении интересов Татарстана и других республик. И вот, таким образом изменили семьдесят первую статью Конституции СССР и создали Совет Федерации — орган, который стал играть в то время отчасти и роль Совета безопасности, и Президиума Верховного Совета, и Политбюро.

Руководители ряда союзных республик и я ещё тогда заговорили о необходимости разграничения полномочий между центром и республиками и выступали за одноканальный бюджет: мы накапливаем средства, отчисляем по норма­тивам за полномочия, реализуемые центром, а остальное — наше. Такой подход и сам термин именно мы предложили, хотя в мировой практике случаи использования одноканального бю­­д­жета бывали. Конечно, надо прямо сказать, это ­не укрепляет единство большого государства. Но на определённый срок такая схема возможна. В то время ведь стоимость нефти была не такой, как сейчас, за семьдесят долларов баррель, ­всего-то девять-двенадцать долларов. А жизнь требовала и об экономике думать, не только политические вопросы решать.

Союзный Договор был парафирован без участия Украины (о прибалтийских республиках речь тогда уже вообще не шла). Президент Украины Леонид Макарович Кравчук взял тайм-аут, сославшись на отсутствие полномочий от своего парламента. Я поставил свою подпись на документе о парафировании Союзного Договора, но с условием, что при его заключении Татарстан должен расположиться в тексте по горизонтали — вместе с союзными республиками, а не по вертикали ниже Российской Федерации. И тоже связал подписание готовившегося договора с необходимостью обсуждения в Верховном Совете нашей республики. Михаил Сергеевич пригласил меня к себе, сказал: трагедию из создавшегося положения делать не будем, Кравчук в октябре получит согласие парламента, тогда и с Татарстаном решим и вернёмся к заключению Союзного Договора. Как известно, во время отдыха Горбачёва был организован путч, ускоривший разрушение Советского Союза путём борьбы за его сохранение. Это дало карт-бланш Борису Николаевичу Ельцину, бывшему тогда на пике популярности ­в России. Так всё и случилось.

Если бы Союзный Договор был подписан, сохранились единые вооружённые силы и система безопасности, при разумных шагах руководства страны шансы на сохранение единого федеративного государства в обновлённом виде могли бы остаться. Другое дело, сколько бы оно просуществовало…

Вот рассказываешь о той грозовой поре, ­и просто страшно некоторые моменты вспоминать, а когда ты участвуешь, живёшь в этих событиях… (Смеётся.) После тех лет я часто задумывался: во время революций многие люди страдали, гибли, но они не думали о себе…

— Они были охвачены огнём революций и ­не могли освободиться от этого жертвенного огня.

— И мы настолько глубоко ощутили накал то­гдашних страстей, что не могли думать о чём-то ином. Как будто миссия достижения великих целей овладела нами без остатка, и она придавала огромные силы. Ведь очень непросто было отказаться и от заключения федеративного договора, который в своё время подписали все субъекты Российской Федерации, кроме Чечни. И до­биваться заключения двустороннего договора 1994 года между органами государственной власти России и Татарстана. Но мы нашли убедительные аргументы и подтвердили их весомость своими действиями. Договор, подписанный в 1994 году президентами России и Татарстана, сыграл огромную историческую роль как для республики, так и для всей страны. Такова оценка большинства политиков…

— В Карловых Варах, где вы неоднократно бывали, есть бюст Карла Маркса. Говорят, однажды во время прогулки вы остановились около него, а там как раз развилка дорог, и поинтересовались, куда дальше идти. Кто-то из сопровождающих подсказал дорогу, на что вы якобы отреагировали: «Да я не у тебя спрашиваю…». Не знаю, было ли так на самом деле, но этот сюжет может стать поводом для постановки во­проса. Много спорили и продолжают спорить о национальной идее, иными словами, о государственной идеологии. Она играла огромную роль (независимо от её оценок) в советский период, существовала в досоветской России, есть, в разной степени проявления, в современных государствах. Нужна ли государственная идеология в современной России, в Татарстане? Идеология, понятная и принимаемая обществом в целом и конкретным человеком. Или же достаточно того, что каждый сам будет выбирать для себя главное: работу, семью, карьеру?

— Было такое (смеётся — ред.). Действительно, ­в Карловых Варах есть место, где, когда поднимаешься в гору, прямо у её подножья на пересечении нескольких тропинок стоит замечательный бюст Карла Маркса.

Что же касается учения Маркса, его «Капитала», то я считаю, они подходят для любого общественного строя. Весь вопрос в том, кто формирует капитал, и кто пользуется плодами накопленного. А сущность капитала изучена очень глубоко.

Идеология, созданная на основе Марксова учения, очень привлекательна. Разве плохо то общество, где каждый будет отдавать на общее благо по способностям и получать по потребно­стям? Это ведь идеал устройства жизни людей, о котором мечтали многие великие мыслители. И марксизм возник как поиск путей достижения этого идеала.

Но Маркс создавал свой труд в период пер­воначального накопления капитала, а с тех пор очень многое изменилось. Появились и новые взгляды, и новые труды.

Если не придерживаться строго научных ­определений, то сегодня я вижу у занимающихся бизнесом сильнейшую самоэксплуатацию, так сказать, «по собственному желанию». Человек сам себя эксплуатирует даже в ущерб своему здоровью, огорчая подчас семью, для которой остаётся мало времени. Он создаёт капитал, ­не считаясь со многими духовными ценно­стями. Может быть, прежде такого не случалось. Что произойдёт дальше с движением капитала? Я задумывался над этой проблемой. Возможно, ­новейшие технологии достигнут такого уровня, что не будет смысла говорить ни о капитализме, ни о социализме, появится гораздо больше ­возможностей для действительно свободного труда и потребления ближе к потребностям. ­В любом случае будет постоянное развитие, ­потому что капитал не может остановиться, он должен постоянно находиться в деле.

Сегодня успеха в бизнесе добиваются та­лантливые молодые люди. Если бы их заставляла работать плановая система, они бы не осилили и не захотели бы сделать и десятой части того, что делают сейчас. Причём речь идёт о современном легальном бизнесе, а не каком-нибудь грязном. Мы видим, что издержек становления бизнеса становится меньше.

Так что самой лучшей идеологией сегодня будет создание государством условий для самореализации таких вот молодых людей и каждого члена общества. Надо помочь каждому человеку раскрыть то, на что он способен от природы, что в нём заложено воспитанием и образованием. Любой гражданин должен иметь все возможно­сти для развития своей личности.

При этом с помощью закона нужно устанавливать определённые правила и жёсткие нормы человеческого общежития, которые свободные люди будут готовы соблюдать добровольно, иначе их выполнения потребуют и государство, и общество.

К примеру, я имел возможность познакомиться с предвыборной программой Билла Клинтона, которая, когда он стал президентом Соединённых Штатов Америки, легла в основу программы развития экономики страны. Стержнем её являлась экология: если то или иное новое производство не улучшало экологию или, тем более, угрожало бы нанесением ей ущерба, то, какую бы экономическую выгоду проект ни сулил стране, его нельзя было реализовать. Это очень по­учительно. Нам ведь экология казалась прежде чем-то не очень обязательным. Но если вдуматься: вносишь ядохимикаты, удобрения, чтобы получать большой хлеб, и всё это попадает и в сам хлеб, и ещё в водоёмы дождями смывается. Пойманная в водоёмах рыба идёт на наш же стол. Разве не должно быть здесь жёстких ограничений? А у нас они зачастую пока заканчиваются там, где начинаются поборы и взятки, и тебе за­просто разрешат нарушать экологические нормы. Вот чего нужно бояться! И действовать государство в таких случаях должно по всей строго­сти. В Конституции Российской Федерации чётко обозначена социально ориентированная экономика, и Основной Закон предписывает предпринимать самые решительные меры, когда от него отступают и мы видим издержки, с которыми, к сожалению, идёт становление нового общества.

Если государство создаёт условия для раскрытия твоих талантов и показывает, как не надо использовать их во вред себе и другим, это и есть самая лучшая идеология. А какую ещё надо? Ты обязан быть конкурентоспособным, менеджер ты, сапожник или самолётостроитель… Иначе тебя просто нет, вернее, ты по сути раб, пусть и не такой, как прикованный цепью гребец на средневековой галере.

— Недавно в одной телевизионной программе телезрители «испытывали на прочность» ­кинорежиссёра и актёра Никиту Михалкова, задавая ему вопросы. Зашёл разговор о бремени власти, в ходе которого Никита Сергеевич высказался так: бойтесь тех, кто власти хочет, и уважайте тех, кто этот к­рест несёт. В общем, «тяжела шапка Мономаха»… Какие моменты в вашей деятельности как руководителя оказались самыми сложными, с какими решениями они были связаны прежде и связаны сейчас?

— Это в первую очередь решения, от которых непосредственно зависят судьбы конкретных людей. Вот сейчас мы очень основательно меняем структуру министерств, ведомств Татарстана, подбираем кадры — это то, с чем я всю жизнь сталкивался, уже давно будучи у власти, и нико­гда не имел готовых ответов. Самое сложное — правильно подобрать человека на тот или иной уча­сток работы. Когда подбирается новый министр или глава района, города, всегда рассматривается не одна только кандидатура. И обязательно найдутся несколько жаждущих работать на руководящей должности. Ничего плохого в этом нет. Но нужно суметь оценить возможности человека, по плечу это ему или он сам себе судьбу рушит. Такое ведь бывает, и нередко. А ещё чаще люди не особенно-то и рвутся подниматься на более высокие ступени, не они ищут работу, а работа их ищет. Так или иначе, я или другие руководители очень серьёзно вмешиваемся в жизнь этих людей. Приняв наше предложение занять какую-то должность, новоиспечённый министр или глава оставляет любимую работу, где у него всё получается, ведь иначе его кандидатура не предлагалась бы. Я всегда считаю себя ответственным ­за такого человека, стараюсь отнестись к нему бережно. Если у него не ладится, стремлюсь подобрать ему иную должность. Мне иногда говорят про кого-то: человек не потянул, а вы устроили его на другое место… А как иначе? Он же преуспевал до этого в своём деле! У него же семья, дети! Ну, сегодня что-то не получилось, а на другом ­участке всё может быть нормально.

Случается, кто-то не выдерживает испытания властью. Это самое серьёзное испытание, соглашусь с известной истиной на сто процентов. Вот тут уж голову надо остужать тому, у кого она за­кружилась от славы и похвал. Ведь от уровня ­руководства каким-то большим участком работы, положим, важной отраслью экономики, зависят не только судьбы многих людей, но и отчасти судьба республики.

Так что, когда говорят, казалось бы, избитое: кадры решают всё — это абсолютно верно.

Никита Сергеевич Михалков, человек глубоко мыслящий, действительно прав: если тот, кто стоит у кормила власти, делает всё, что в его силах, надо относиться к нему уважительно. Это я го­ворю потому, что знаю, сколько ответственности на людях, облечённых властью, а работа их часто ­остаётся, так сказать, за кадром.

После разбушевавшейся в ночь с восьмого ­на девятое июля над Татарстаном стихии я увидел передачу по одному из телеканалов. Кто-то распиливал сваленные ураганом деревья, а корреспондент прокомментировал: «Вот, люди работают, а что же власть-то делает?». Вроде, мол, почему власть на другом конце пилы за её ручку не держится, чуть ли не так. Ну, это я несколько утрирую, конечно. Но так же нельзя оценивать! Всю ночь руководители и многие сотрудники ­министерства по делам гражданской обороны и чрезвычайным ситуациям Республики Татарстан, министерства внутренних дел, «Татэнерго», многие главы администраций глаз не смы­кали, действовали единой командой, они и Премьер-министр всё время были со мной на связи.

Речь не о том, что руководители разных рангов ищут сочувствия, нет. Мы же добровольно идём во власть, зная, что главное в ней — не красоваться в президиумах, а работать с людьми. Но руководитель нуждается в понимании, и тогда дело идёт на лад гораздо быстрее. У любого руководителя могут быть успехи и какие-то просчёты: как известно, не ошибается тот, кто не работает, но надо хотя бы стараться оценивать результаты их работы объективно.

Особенно трудно было, оставаясь у власти ­в перестроечные годы, когда градус критики ­за­шкаливал за обычные пределы, добиваться терпимого отношения к себе людей, вот именно терпимого. Я всегда употребляю это слово применительно к руководителям, на другое, думаю, и не должен рассчитывать никто из нас. Терпимое отношение к власти многого стоит! А ценить руководителей надо не из-за того, что мы какие-то особенные. Есть видение ситуации, интуиция, ­основанная на жизненном опыте, это и даёт ­возможность «выруливать». Удавшийся руково­дитель — это тоже капитал, может быть, самый ценный.

— В своё время, говоря о средствах массовой информации, вы упомянули о том, что удержались от соблазна командовать ими, а в крайних случаях, вероятно, и сделать им, так сказать, укорот. Вы действительно считаете, что без оппозиции, в частности в средствах массовой информации, может наступить застой и угодливые газеты, телевидение принесут больше вреда, чем пользы? Какими бы вы хотели видеть средства массовой информации?

— Соблазн действительно был, и я на самом деле удержался от запретов. Те, кто не работал в Татарстане два последних десятилетия, могут воспринять мои слова в духе рассказа поэта ­Бездомного о трагическом происшествии с Берлиозом в булгаковском «Мастере и Маргарите»: ты будешь говорить правду, бить себя в грудь, а тебе не поверят. Но я строил так взаимоотношения с прессой и тогда, когда делать это было намного сложней. Когда мне вручали национальную премию в области развития общественных связей «Серебряный лучник», я назвал её премией Президенту Шаймиеву за победу над самим собой. Так я оценил эту награду Союза журналистов, Торгово-промышленной палаты Российской Федерации и Российской ассоциации по связям с общественностью. Я понимаю, что журналисты обрели свободу, и разве можно запретить им писать то, что они думают? Ну, ­за­претишь кому-то, в другом издании выступят или за пределами Татарстана. И чего мы этим ­добьёмся? Лучше рассчитывать на замечательные примеры ответственности журналистов ­в ­нашей стране и за рубежом, которые нам из­вестны благодаря нынешней открытости мира. Они ведь прошли непростой путь к этой ответственности, через судебные процессы, другие испытания. Журналисты в Татарстане также не миновали этого пути, обрели полезный опыт, ­основная часть их стала мудрее. Остальное — ­издержки времени, преходящее.

Сегодня меня поражает другое: есть руководители из молодых, которые относятся к прессе очень предвзято, не знают, что делать с оппозиционными изданиями. Ну, ладно бы люди со старыми взглядами, которые уже не могут перестроиться, а ведь оказываются в растерянности те, кому работать и завтра. Им надо понять: газеты, журналы, радио и телевидение — это и оперативная информация, и обратная связь, и подсказка в ряде случаев о том, что в твоей работе неладно, даже если какое-то издание и не испытывает к герою своей публикации или телесюжета большой симпатии. Пользы от этого будет гораздо больше, чем от восхвалений в приглаженных, подстриженных средствах массовой инфор­мации.

Масс-медиа должны ориентироваться ­прежде всего на читателя, без этого невозможно ­развиваться. Должен сказать, что ваш журнал ­»Казань", на мой взгляд, отвечает самым высоким запросам читателей. И это не только моё мнение, журнал нравится многим. В нём удачно сочетаются общественно-политическое, историко-публицистическое и литературное направления, он замечательно оформлен. Видно, что коллектив редакции старается, открывает много нового, в том числе знакомит с архивными материа­лами, повествует о сказавших своё слово ­в истории династиях, о значительных явлениях культуры. Этот журнал — не тот, который можно просмотреть и забыть, в него стоит вчитываться, вглядываться. И я стараюсь успевать это делать.

Бывая в библиотеках и музеях, разглядывая древние манускрипты, другие интереснейшие свидетельства минувших веков, я всегда сожалею, что отмеренный человеку срок жизни ни­чтожно мал для того, чтобы соприкоснуться даже с малой толикой накопленных человечеством духовных богатств, а повседневные заботы оставляют для этого ещё меньше дней и часов. И хорошо, что «Казань» хоть отчасти помогает восполнять потребность в этой духовной пище. Не сомневаюсь, что журнал будет завтра востребован ещё больше, у коллектива есть для этого потенциал.

Если коллективы средств массовой информации будут двигаться в постоянном поиске навстречу читателю и создавать качественные продукты, это станет надёжной гарантией их успеха.

— В последнее время вы неоднократно говорили, что Татарстан вышел из кризиса и вступает в новый этап своего развития. Какие задачи в связи с этим предстоит решать республике в ближайшей перспективе?

— Действительно, Татарстан вместе со всей страной вышел из кризиса, причём наша республика сделала это с наименьшими из возможных издержек. Трудности для населения были немалые, они есть и сейчас, но экономические показатели, да и настроение людей свидетельствуют о переломе. Мы освоили основы рыночной экономики, лучше поняли, что такое конкуренция, ближе познакомились с мировыми финансами и самыми современными технологиями. Теперь надо созидать, и Россия может себе это позволить. Более того, мы обязаны сделать всё для того, чтобы наша страна по всем основным показателям уверенно занимала место в ряду ведущих мировых держав.

Я всегда говорил: Россия имеет право быть только сильной, у неё историческая судьба такая. Для того, чтобы наращивать мощь и обеспечивать безопасность страны, повышать качество жизни всех наших сограждан, мы должны сегодня, гарантируя права и свободы личности, строить демократическое гражданское общество ­на основе развитой, конкурентоспособной рыночной экономики, интегрированной в мировую систему. Важно умело соединять современные способы и методы управления с новейшими ­технологиями, используя при этом самые смелые, неординарные решения.

В Татарстане ещё с середины 1990-х годов главным инструментом государственного управления стал программно-целевой метод, позволивший осуществить ряд переходных проектов в области нефтедобычи, нефтехимии, сельского хозяйства, транспорта, связи и телекоммуникаций, важных социальных программ. Инновационный прорыв должна обеспечить Программа со­циально-экономического развития республики до 2010 года. Основной упор делается на развитие энергетики, машиностроения и агропромышленного комплекса, где есть наилучшие условия для развёртывания успешной работы кластеров. Планируется увеличить долю наукоёмкого и высокотехнологичного секторов промышленности. Можно ожидать серьёзных результатов от создания особой экономической зоны «Алабуга», где будут размещены новые высокотехнологичные производства. Большую пользу для совершенствования экономики приносят научно-инновационные центры и производственные технопарки, залогово-страховой и венчурные фонды. Первый в России крупный технополис «Химград» даст возможность перерабатывать внутри республики имеющееся у нас нефтехимическое сырьё.

Повышение жизненного уровня татарстанцев, которое при всей важности других задач было и остаётся главной целью всей нашей деятельности, возможно прежде всего за счёт достижения производительности труда на уровне ­передовых стран. Для этого недостаточно даже самых решительных организационных, законодательных мер и технологических новшеств. Надо изменить ментальность, мировоззрение наших сограждан, чтобы они не только уверенно чувствовали себя в постоянно развивающейся конкурентной среде, но и становились в ней хозяевами положения. Мы сами должны стать другими, и тогда другими станут страна и республика.

Я сейчас остро чувствую необходимость более масштабной работы по выявлению талантливой инициативной молодёжи, о роли которой в бизнесе уже сказал, и созданию ещё больших возможностей для того, чтобы она могла раскрыть все свои способности. В этом наше будущее. Есть ведь лидеры, которые рождаются таковыми, с большими интеллектуальными задатками, впитывая как губка знания и навыки, на таких всё и держится в условиях свободы предпринимательства. Несколько тысяч молодых инициативных лидеров помогут обеспечить достойную жизнь всем в республике. Такие ребята в наших производственных компаниях есть, но их должно быть больше. В Татарстане хорошая база для прорыва в развитии экономики в виде природных богатств и научно-производственного потенциала, но ключ к успеху сейчас — в использовании ­человеческих ресурсов.

Для Татарстана важно то, что он стартует ­на новом этапе реформ в условиях политической стабильности. Большую роль в этом играет Договор о разграничении предметов ведения и полномочий между органами государственной вла­сти Российской Федерации и Республики Татарстан. Федеральный закон об утверждении этого документа, принятого Государственной Думой и одобренного Советом Федерации, был подписан 26 июля Президентом Российской Федерации Владимиром Владимировичем Путиным, и в Татарстане с благодарностью воспринято это событие. Договор будет работать на созидание в республике, на укрепление единства России и благо всех её граждан.

— Минтимер Шарипович, чего бы вы поже­лали накануне праздника читателям журнала и всем согражданам в Татарстане?

— Твёрдости духа и веры в будущее. Это ­не громкие слова. Вера в будущее у татарстанцев есть, её надо укреплять и с нею продолжать идти дальше. Я люблю повторять: «Без булдырабыз! Мы можем!». Хочется, чтобы эти слова были на языке у каждого, отражая внутреннее состояние. И когда большинство населения будет готово так сказать, мы получим ответы на все вопросы. Мы можем — значит, у нас всё получится!

— Большое спасибо за беседу.

Журнал «Казань»

На 53-м заседании Госсовета РТ были избраны новые мировые судьи. Кандидатов на должности представил временно исполняющий обязанности председателя Верховного суда РТ Эдуард Каминский.

Парламентарии утвердили трех кандидатов на должности мировых судей сроком на три года. Так, Валентину Вахрамееву избрали мировым судьей на судебном участке № 2 в Авиастроительном судебном районе Казани, Альбину Аширову — на судебном участке № 6 в Альметьевском судебном районе, а Сергея Пупкова — на судебном участке № 5 в Вахитовском судебном районе Казани.

Ранее TatCenter писал, что на 52-м заседании Госсовета РТ избрали двух новых мировых судей.

Каминский Эдуард Станиславович

И.о. председателя Верховного суда РТ